Андрей Буровский - Сибирская жуть-5. Тайга слезам не верит

Володя с Колей пили крепкий чай, говорили тихо, чтобы не нарушить волшебство. Вечер нес интересный комплекс ощущений — покоя, отрешенности, какой-то завершенности во всем. Жизнь представала быстротечной и красивой, как на гравюрах Хокусаи. Вот повернется чуть-чуть солнце, и уйдет розовое чудо, раствориться. А вместе с тем угадывается что-то, стоящее за сменой форм, их внешней красотой и совершенством. Так звуки органа вызывают грусть, острое переживание красоты и совершенства, понимание земного как преддверия.

Володя выходил из палатки в росистую тихую ночь и слушал крики ночных птиц, наблюдал прерывистый полет летучей мыши сквозь голубой лунный свет.

Володя испытывал острое, совершенно животное, языческое ощущение счастья, и сам удивлялся, что он понимает это. Понимание своего счастья было так же ярко, как само переживание, и так очень редко бывает с молодыми людьми.

Молодые мужчины, до тридцати, очень редко бывают счастливыми. Слишком многое должен сделать мужчина в эти годы, свистящие, как пули у виска. Слишком много работает, чтобы замечать природу. Слишком устает, чтобы думать. По крайней мере, чтобы думать о несуетном, несиюминутном, и думать не спеша, не суетясь.

У Володи работа состояла в том, чтобы вслушиваться, вглядываться в природу и как можно больше понимать, передумать, перечувствовать. И в том, чтобы пройти как можно дальше в каменные громады Саян, пока не наступили холода.

Парни поднимались на перевалы, и оказывалось вдруг, что почти весь мир — уже внизу, а вокруг и выше — только яркая синева, мерцание, только пронзительный ветер.

Жизнь простиралась перед Володей — бесконечная, прекрасная, как ярко-синее мерцающее небо, и обещала так же много.

Этот день, нежданно-негаданно перечеркнувший жизнь, настал в самом конце июля. Третий день шли Володя и Коля вверх по реке, желто-прозрачной от желтоватой взвеси из верховьев; реку так и называли Желтоводьем. Всю ночь слышался голос реки: бормотанье, бульканье, журчанье. Река мчалась вниз со скоростью курьерского поезда, несла камни, и камни глухо стучали в русле. Днем, когда парни промывали грунт в реке, стук камней слышался не так сильно. Ночью стук разносился на десятки, может быть — даже на сотни метров. Днем река тоже работала, но шум был не такой, словно бы глуше и тише. И тишина июльского ясного дня посреди дикой тайги. Когда на каждой полянке из-под ног — полчища кузнечиков, а в каждом затененном месте — такие же орды лягушат. И все время — то срывается тетерев, то пробежит скачками кто-то маленький — наверное, заяц.

Володя думал, что заметил первым необычное — зарубку на стволе березки. Сначала он прошел даже вперед, не поняв, что именно увидел. И остановился, резко повернулся… Да, кто-то ударил по стволу ножом… или топориком, кто знает? Ударил и стесал ствол ровной, четкой полосой, сделал зарубку. Кто?! Кто, если ближайший человек живет в трех днях пути отсюда?!

Не веря себе, геолог сделал шаг к березке, положил руку на зарубку. Обернулся на спутника, что-то хотел сказать. Николай деловито извлекал из патронника патроны на мелкую дичь, опускал в стволы ружья патроны с тяжелой картечью.

— Ты что, Николай?!

— А ты посмотри на тропинку. Вот, отсюда уже видно.

Тропинка, сколько видно, и правда была ровная, высокая. Ветки деревьев смыкались над ней не на уровне груди, а гораздо выше человеческого роста. Тот, кто ходил по тропинке, ходил по ней на двух ногах и был ничуть не меньше человека.

— Коля… Ты погляди, — показал Володя на ствол березки.

Николай молча кивнул, так же молча мотнул головой: мол, пошли. Действительно, что говорить?! Ну, живет тут кто-то неизвестный… Может, остатки белогвардейских банд, убежавших в горы от страха перед животворной мощью трудового народа… Их специально предупреждали, что могут встретиться такие банды, и говорили, кому надо позвонить. Или это кто-то… Ох, даже среди дня не хотелось вспоминать рассказы про этих, мохнатых и диких… Во всяком случае, два советских человека должны разъяснить, что тут происходит. Все разведать, все понять, обо всем донести партии и правительству.

Володя перекинул на грудь винтовку, толкнул рычаг предохранителя. Тропинка вроде становилась шире. Что-то странное мелькнуло в стороне, подальше от реки и от тропинки. Нет, к этому «нечто» тоже вела тропинка! Кто-то сделал узкую просеку между деревьев. Узкую, как лаз, очень неровную, метров тридцать или сорок длиной, метров пять шириной. По неровным краям росчисти валялись груды пожухлой травы… Впрочем, не только пожухлой, вон здоровенная куча ядовито-зеленой, — кто-то здесь полол сегодня утром, скорее всего — до жары. А на росчисти, затененная кронами, росло что-то страшно знакомое — аккуратно окученная картошка. Впрочем, вот и зеленые перышки — лук, и еще что-то, торчащее пучками — кажется, это редиска.

Зрелище было настолько невероятным, что парни минуты три стояли, молча глядя на эту делянку. Делянка была заботливо окружена валом из деревьев, сваленных для ее расчистки. Тот, кто рубил просеку, сразу же окружил ее так, чтобы меньше лезли звери.

Николай сделал понятный знак. Володя пошел с одной стороны поля, сам Николай пошел с другой. Ага! Вот опять что-то вроде тропинки, ведет вверх по склону. Но только именно что вроде, потому что ходили по этой тропинке мало. В стороне тоже вроде тропинка. И вон… Приходило понимание, что кто-то специально не торил широкой тропы, ходил то в одном месте, то в другом. Парни шли почти по пояс в папоротнике-орляке, везде ровно колыхавшемся под ветром. Вот странная проплешина… здесь тоже кто-то посадил лук. Разумно, что лук — звери его не съедят, хотя здесь вала из деревьев не было. Сажавший пришел сюда весной, расчистил проплешинку метров пять на пять, посадил лук и ушел. А потом несколько раз приходил и пропалывал, последний раз уже сегодня, позаботившись отбросить подальше вырванную траву: чтобы кто-то не стал ее съедать и не потоптал бы лук.

Голос реки ослабел, стало жарче, потому что здесь был реже лес, лучи солнца доходили до земли. Вот и еще что-то странное — зачищенный откос в овраге. Овраг как овраг, только вот с одной стороны кто-то подкопал склон, вынимал из пласта белой глины.

Близ горла старого оврага опять что-то росло… Капуста! Тут, между редких деревьев, разбросаны кочаны. Странно разбросаны, рассажены в беспорядке, без системы. То тут грядка, то там. Почему не возле реки? Тут же воды не натаскаешься! И здесь не боялись посадить капусту, которую звери очень даже едят, и даже с завидным аппетитом. Значит, охраняли? Ни один кочан не поврежден… Кстати, в этом лесу что-то вообще не видно зверя. И позавчера, и вчера вспугивали медведей, оленей, лосей, не говоря о белках и зайцах. Сегодня лес словно бы вымер.