Александр Бушков - Сибирская жуть-2

Я долго боялся шевельнуться, чтобы не спугнуть видения, неотрывно смотрел на него, не веря себе, затем осторожно приблизился, опустился на колени, с опаской прикоснулся кончиком пальца. Сине-голубой таинственный жар не исчезал. Я, чуть дыша, попробовал подобрать один «уголек» — он так же ярко светился на моей ладони. Поднес к лицу… Это была легкая, чуть влажноватая и мягковатая на ощупь гнилушка. Она освещала своим сказочным светом все пространство мальчишеской пригоршни.

Днем я увидел, что такое фантастически светилось в темноте. На самой обочине узкой дороги торчал трухлявый пень. Вернее сказать, не на обочине, а на самом повороте колеи, так что тележные колеса своими железными ободьями всякий раз на него наезжали и размолотили в кучу обыкновенных желтоватых щепок-гнилушек. Но когда наступала ночь!..

Ах, какие они были в годы моей юности, эти летние ночи… Как будто одушевленные и, главное, полные смутных таинств, бессознательных страхов, мерещившихся всюду страстей-ужастей. Идешь и все время ощущаешь спиной и затылком, что сзади кто-то крадется, подсматривает за тобой. Вдруг остановишься, чтобы застать его врасплох… Тихо вокруг. Настороженно всматриваешься в черные силуэты, вслушиваешься в неясные шорохи. Да если вдруг тут под тобой хрустнет сучок или заденешь рюкзаком невидимую ветку и она противно шваркнет по брезенту — так и ошпарит всего: кто это?! Что? Откуда ждать опасности?.. Сам себя боишься в этой кромешной темноте. А уж дикий смех совы или детский плач зайца, мертвенный скрип дерева… Страх охватывает тебя, неведомый, жуткий, какой-то доисторический первобытный страх.

А теперь вы мне скажите; чего можно реально бояться ночью в наших лесах? Нечистой силы, как это каждому с первого класса известно, в них нынче не водится, лихие люди, которые могут напасть… Да кто же сегодня пойдет ночью в лес, чтобы нападать? Нынче по ночам все дома телевизионные сериалы смотрят, а злодеи больше в подъездах промышляют.

Кто еще может представлять угрозу? Волки и медведи летом сыты, людей остерегаются больше, чем мы их. Ночной образ жизни ведут зайцы, совы, мыши — ну и пусть себе ведут на здоровье! А все-таки ночью и современному человеку в лесу страшновато. Почему? В детстве было — потому, что я лесной жизни не знал. А раз звук ли, шорох ли, очертание или образ неясны — не объясняются (недаром корень у этих слов один), возникает страх — естественное и законное чувство, вызванное неведомым. Нормальная защитная реакция, срабатывающая, чтобы спасти от случайности. Когда не знаешь, что там, — единственно правильное поведение — остерегаться. Короток был бы век живого, если б оно перло напропалую, не ведая опасностей! Страх — спасает. Он «заменяет» точную информацию, когда требуется принять срочное решение.

Что же получается? Чем меньше знаний — тем больше ужасов. Дети боятся — мало знают. Древние люди всего в лесу боялись потому, что большинства явлений не могли объяснить, и воображение населило их леса, болота да реки лешими, водяными, добрыми и злыми духами. Ну, вот. А теперь я (допустим) все знаю и ночью в лесу ничего не боюсь. И никаких леших и водяных в моем лесу не водится — все только деревья вокруг, неразумные зверушки и птицы, у которых и мозгу-то с наперсток. Воображению в моих лесах теперь работы мало, фантазии и сказкам — вовсе места нет. Одни знания остались между мной и природой, один холодный расчетливый разум. Хорошо мне стало? Стало… скучновато, ежели вспомнить да посравнить с миром моего детства. Душа сделалась скучной, равнодушной и прохладной.

А природа? Ну, природе-то от этого совсем худо! Коли страх перед нею пропал и никаких божеств для людей в ней нет… да, худо теперь ее дело. Просто даже ужасно.

Странно признаться, а мне всех этих леших да русалок жалко. Пусто стало без них в лесах, бездушно. Одно утешение — недремлющие черт рогатый и светлый ангел за плечами. Вот и теплятся еще во мне, хладно-разумном, кое-какие старые привычки.

Ну, а ежели всерьез: как относиться сегодня к охотничьим поверьям? И как сам автор на них смотрит? Честно сказать, смотрю с благожелательной улыбочкой. Во всяком случае, бороться и ниспровергать не собираюсь. Во-первых, потому, что занятие это безнадежное. Века и тысячелетия минули, язычество сменилось христианством, потом прошумел у нас век воинствующего безбожия, восторжествовало царство компьютерного разума… А они — живы! И вдруг бы я все объяснил и опроверг — и все бы меня послушались?! Смешно.

А во-вторых, — что, однако, есть первое и наиглавнейшее, — ну представьте себе жизнь охотников в лесу без этих милых «настроений»: ведь скучно-то как будет! Что останется? Голимая (как сибиряки говорят) стрельба, погоня, добыча. Почти как в штампованных американских детективах… Только вообразите: у прекрасного букета изъяли запах, дивный его аромат. Букет остался. Цветы такие же яркие. Но — без духа! Букет пластмассовых цветов. Возможно, кому-нибудь такое и нравится, только я… нет, никогда не соглашусь, что стало лучше. Так и с охотничьими поверьями. Пока они есть, хоть немножко почувствуешь себя язычником-поэтом в этой нашей до отвращения расчетливой жизни.

Ночуя у таежных костров и по деревенским квартирам, ожидая посадки на пристанях и автостанциях, из уст попутчиков и случайных соночлежников довелось мне услыхать немало сибирских старин да былей-небылей. Возможно, некоторые покажутся занимательными читателям…

— Раз, слушай, двое сговорились вместе в тайгу идтить, на белковье, стало быть, а ино что иное — зверовать, может, я уж не упомню. Не шибко далеко отошли, только елани кончились и самая дремучая тайга началась, урман-то самый… А навстречу им старичок, и был то святитель отец Никола, только они его не признали, посчитали за простого побродяжку. Вот он им и говорит тихим голосом:

— Вы, робяты, по этой тропочке не ходите, худо станется.

Что, мол, за худо, старый? Тропа да тропа.

— А то, — говорит, — промышленники, что лежит тамо поперек ее превеличающая черная змея, ни пройти, ни объехать.

Ну, те поблагодарили, дедушка ушел, а они думают: ино свернуть? Да, обходить далеко… А чего нам кака-то черная змея! При нас оружия много. Эко, дерьма, змею не убить! Кабы они закоренелые чалдоны были, дак по-иному бы сообразили, а то поселенцы из недавних, жадные, слышь, ага. И пошли себе дальше.

Пошли и пошли. И вдруг видят: лежит на тропочке превеличающий бугор золота. Тут они и сообразили: «Вот оно что, старый дурак, язви его в душу, наврал нам! Сам хотел золото взять, а нам только мозги пудрил. Накося, старый, нам теперь этого добра во всю жизнь не прожить, экой фарт подвалил!» Сидят и думают, как теперь лучше с ним совладать, чтобы ни крошечки не упустить? Порешили, значит, эдак: одному свою ношу на месте оставить и легкими стопами поскорее назад, до дому. Коня запряжет и вернется, а то им на себе-то столь не унести. А другому — у кучи сидеть и караулить. Только, говорит тому, который домой пошел, забеги, мол, к моей хозяйке, кусочек пирога принеси, проголодался, мол. У них, слышь, в понягах-то мука была да крупа — надолго собирались, ага.