Клайв Баркер - Книга крови 5

– Ты знаешь, кто там похоронен?

– Несколько очень испорченных джентльменов, – ответил Епископ, словно нежно журил их за совершенное зло.

– Ты слышал о человеке по имени Эдгар Тейт?

Епископ поднял брови, его жирный лоб прорезали морщины.

– Святой Тейт? Да, конечно. Его не просто забыть.

– Что ты о нем знаешь?

– Он убил жену, потом детей. Орудовал ножом так же легко, как я дышу.

– Убил всех?

Епископ вставил свеженабитую сигарету в толстые губы.

– Может, и не всех, – сказал он, щуря глаза, словно хотел припомнить какие-то детали. – Может, кто из них и выжил. Думаю, дочь, должно быть... – Он пренебрежительно пожал плечами. – Я не силен запоминать жертвы. Да и кто силен? – Он уставился на Клива ласковыми глазами. – Чего ты так интересуешься Тентом? Его повесили до войны.

– В 1937-м. Уже порядком разложился, правда?

Епископ предостерегающе поднял указательный палец.

– Э, нет, – сказал он. – Видишь ли, земля, на которой построена эта тюрьма, имеет особые свойства. Тела, в ней похороненные, не гниют так, как повсюду".

Клив кинул на Епископа недоверчивый взгляд.

– Это правда, – запротестовал толстяк. – У меня есть точные данные. И поверь, когда бы они ни выкапывали тело из земли, его всегда находили почти в безупречном виде". – Он воспользовался паузой, чтобы прикурить сигарету, сделал затяжку и теперь выпускал изо рта дым вместе со словами: – Когда придет на нас конец света, добрые люди из Мэрилбоун и Кэдмен Тауна поднимутся – гниль да кости. А грешники, те поскачут к Страшному Суду такие свеженькие, как будто только что родились. Представляешь? – Это превратное суждение восхищало его, широкое толстое лицо чуть ли не светилось от удовольствия. – Эх, – задумчиво произнес он, – кого-то назовут испорченным в то прекрасное утро?

Клив так никогда и не узнал в точности, как Билли попал в садоводческий наряд, но он это сделал. Возможно, он обратился прямо к Мейфлауэру, который убедил вышестоящее начальство, что мальчику можно доверить работу снаружи, на свежем воздухе. Как бы то ни было, он что-то придумал, и в середине недели, когда Клив узнал, где находятся могилы, Билли оказался снаружи. Холодным апрельским утром он стрит газон.

То, что произошло в тот день, просочилось по тайным каналам приблизительно ко времени отдыха. Клив услышал рассказ из трех независимых источников. Отчеты были окрашены по-разному, но явно походили друг на друга.

В общих чертах говорилось следующее: садоводческий наряд, четыре человека под присмотром тюремщика, двигался вокруг блоков, приводя в порядок газоны, выпалывая ненужную траву и готовя все к весенней посадке. Охрана была не на высоте, прошло две или три минуты, прежде чем тюремщик заметил, что один из подопечных тихонько ускользнул. Подняли тревогу. Однако далеко искать не пришлось. Тейт и не пытался убежать, а если и пытался, то припадок особого рода разрушил его планы. Его обнаружили – и тут версии значительно расходятся – на газоне у стены, Тейт лежал на траве. Некоторые утверждали, что лицо его было черным, а тело завязано узлом, язык почти откушен, другие утверждали, что его нашли лежащим вниз лицом, он разговаривал с землей, всхлипывал и что-то клянчил. Сделали вывод – мальчик лишился рассудка.

Сплетни поставили Клива в центр внимания, что ему очень не нравилось. Весь следующий день ему не выдалось ни одной спокойной минуты, люди хотели знать, каково жить в камере вместе с чокнутым. Но по словам Клива, Тейт был идеальным сокамерником, спокойным, нетребовательным, безусловно вменяемым. Ту же историю он рассказал и Мейфлауэру, когда на другой день его допрашивали с пристрастием, позднее повторил ее тюремному врачу. Он и не заикнулся об интересе Тейта к могилам и стал присматривать за Епископом, требуя, чтобы и тот молчал. Епископ согласился подчиниться при условии, что в свое время ему расскажут все и во всех подробностях. Клив пообещал. И Епископ, как и приличествовало его гипотетическому духовному сану, свое слово сдержал.

Билли отсутствовал в загоне два дня. А тем временем Мейфлауэр был отстранен от обязанностей дежурного по этажу. На его место из блока Д перевели некоего Девлина. Слава шла на шаг впереди него. Казалось, он не одарен глубоким состраданием. Впечатление подтвердилось, когда, в день возвращения Билли Тейта, Клива позвали в кабинет Девлина.

– Мне говорили, что вы с Тейтом близки", – заявил Девлин. Лицо его было тверже гранита.

– Не совсем, сэр.

– Я не собираюсь совершать, ошибку Мейфлауэра, Смит. Насколько я знаю, Тейт несет неприятности. Я собираюсь следить за ним с зоркостью ястреба, а когда меня нет, ты будешь делать это вместо меня, понял? Достаточно ему скосить глаза в сторону. Я его выпру отсюда в специальное подразделение еще до того, как он успеет пернуть. Я понятно говорю?

– Свидетельствуешь свое почтение, да?

Билли очень похудел в больнице, и трудно было даже вообразить, что этот скелет сколько-то весит. Рубашка походила на мешок, ремень застегивался на самую последнюю дырку. Худоба еще сильнее чем обычно подчеркивала его физическую уязвимость. Удар боксера-полулегковеса свалил бы его с ног, подумал Клив. Но худоба придала его лицу новую, почти отчаянную напряженность. Казалось, он состоит из одних глаз, да и те растеряли весь свой солнечный свет. Ушла также и притворная пустота взгляда, она сменилась сверхъестественной целеустремленностью.

– Я спросил.

– Я тебя слышал, – ответил Билли. Солнца сегодня не было, но он все равно смотрел на стену. – Да, если тебе так необходимо знать, я свидетельствовал свое почтение.

– Мне ведено присматривать за тобой. Девлин велел. Он хочет убрать тебя с этажа. Может, и совсем перевести.

– Убрать? – испуганный взгляд, который Билли кинул на Клива, был так беззащитен, что его невозможно было выдержать больше чем несколько секунд. – Отсюда долой, ты это имеешь в виду?

– Думаю, так.

– Они не могут!

– Они могут. Они называют это караваном призраков. Сейчас ты здесь, а потом...

– Нет, – сказал мальчик, внезапно сжав кулаки. Он начал дрожать, и на мгновение Клив испугался, что будет второй припадок. Но, казалось, усилием воли он справился с дрожью, и опять направил взгляд на сокамерника. Ссадины и синяки, полученные от Лауэлла, сделались желтовато-серыми, но еще долго не исчезнут, на щеках бледно-рыжая щетина. Клив почувствовал нежелательный прилив тревоги.

– Расскажи мне, – попросил Клив.

– Что рассказать? – спросил Билли.

– Что случилось у могил.

– Я почувствовал головокружение. Упал. Очнулся я уже в госпитале.

– Это то, что сказал им, верно?

– Это правда.