Стивен Сэвил - Наследие

Старик умирал скверной смертью, и ни лекарь со всем своим мастерством, ни жрец со своей верой не могли сделать ничего, чтобы предотвратить это. Тем не менее, они взбивали отсыревшие от пота подушки, благодаря которым старик мог хотя бы полусидеть, и суетились подобно базарным торговкам, мечась по комнате с огарками и занавесками, стараясь не подпустить к постели тени и сквозняки, - но все же в покоях стоял пронзительный холод. Аккуратно уложенные в камине, где полагается реветь жаркому пламени, поленья и растопка оставались нетронутыми. Вместо очага двое мужчин разожгли курильницу, дым которой отгонял дурные мысли, и принялись возносить молитвы всемилостивому Сигмару. Но все это было совершенно ни к чему. Отто ван Драк умирал. Они знали это, и, хуже того, это знал он. Вот почему они были с ним; они пришли, чтобы нести вахту у постели умирающего.

Его нижняя губа вяло отвисла, и нитка слюны свесилась на подбородок. Отто вытер ее тыльной стороной ладони. Кисть его сплошь покрывали желтовато-коричневые печеночные бляшки. Старость уничтожала графа с ужасающей быстротой. За тридцать дней Отто одряхлел на тридцать лет. Все жизненные силы, поддерживавшие этого человека, покинули его за несколько коротких недель, оставив лишь шелуху человеческого обличья. Кости выпирали из-под натянувшейся землистой кожи. В смерти графа Сильвании не было никакого достоинства.

Смерть, понял он, наконец, великий уравнитель. Она не питает уважения к происхождению и благородству кровей, и его собственная унизительная кончина тоже пренебрегает всем этим. Неделю назад он утратил контроль над мышцами лица, а его язык так распух, что с трудом шевелился, рождая едва разборчивые звуки. Большинство слов, которые ему удавалось выдавить, звучали как невнятный пьяный лепет.

Для человека, подобного Отто ван Драку, это, возможно, являлось самым оскорбительным в умирании. Не для него чистая смерть на поле боя в бешеной кровавой схватке, не для него сияющая слава ухода в сражении. Нет, смерть с ее мрачным чувством юмора припасла для него только унижения. Его дочери приходилось мыть отца и помогать ему облегчаться, пока он потел, дрожал и из последних сил проклинал богов, обрекших его на это.

Он знал, что происходит. Органы в его теле сдавали один за другим. Он даже дышал лишь благодаря немыслимому напряжению силы воли. Он не был готов умереть. Отто был своеволен: он хотел заставить их ждать. Его упрямство доигрывало последний акт трагедии.

Его дочь Изабелла нагнулась над постелью и влажным полотенцем вытерла пот с горящего в лихорадке отцовского лба.

- Тише, папа,- успокаивающе проворковала она, видя, что он пытается что-то сказать.

Отчаяние исказило лицо графа, неприкрытая ненависть полыхнула в глазах. Он смотрел на своего брата Леопольда, ссутулившегося в роскошном кресле, обитом малиновым бархатом. Тот выглядел крайне раздраженным всей этой бессмысленной суетой. Хоть они и были братьями, но братская любовь никогда не связывала их. Мать девушки всегда утверждала, что глаза - это врата души. Изабелле глаза отца казались гипнотизирующими. В них бурлили такие напряженные эмоции и чувства. Ничто не могло укрыться от них. Эти глаза были так выразительны. И сейчас, всматриваясь в зрачки отца, она видела всю глубину его страданий. Старика мучила его унизительная смерть, но скоро все будет кончено.

- Уже недолго, - эхом ее мыслей прошептал лекарь жрецу.

Он, сложившись чуть ли не вдвое, склонился над своим кофром с пилками и скальпелями и принялся рыться в нем, пока не отыскал кувшинчика с жирными пиявками.

- Возможно, это принесет ему некоторое облегчение, - сказал жрец, когда лекарь откупорил сосуд и погрузил в него руку.

Перемешав пиявок, он извлек одну и приложил ее к синей вене на шее Отто.

- Пиявки? - Голос Изабеллы ван Драк дрогнул от нескрываемого отвращения. - Это действительно необходимо?

- Кровопускание полезно для сердца,- заверил ее лекарь.- Чем меньше ему надо качать крови, тем меньше нагрузка и тем дольше оно будет биться. Поверьте, госпожа, мои красавицы подарят вашему отцу еще много, много времени, если мы дадим им делать их работу.

Судя по выражению лица молодой женщины, она отнеслась к этим словам скептически, но не остановила лекаря, пристроившего еще шесть кровопийц к телу ее отца.

- Все… говорят обо мне… точно я… ушел… Я… еще… не мертв… - прохрипел Отто ван Драк.

И словно в доказательство, вслед за последним словом, сорвавшимся с его губ, разразился жестоким кашлем. Безрезультатно попытался он прихлопнуть сосущих его пиявок.

- Лежи спокойно, папа.

Изабелла вытерла отхарканную отцом слизь.

- Будь я… проклят… если… сдамся…без… борьбы. - Отто с трудом складывал звуки в слова. Разочарование было слишком велико для него.

Леопольд оторвался от кресла и пересек комнату. Он шепнул что-то на ухо лекарю, и тот кивнул. Леопольд подошел к окну и оперся ладонями о подоконник, чувствуя подушечками пальцев шероховатость деревянной панели. Он прислушивался к тяжелому дыханию старика, и ногти его впились в мягкую древесину.

Зазубренная стрела молнии осветила комнату, бросив искривленные тени на тех, кто находился в ней. Мгновение спустя зарокотал гром, и по толстым стенам замка Дракенхоф пробежал трепет. Леопольд едва сдержал самодовольную ухмылку. Дождь стегнул по стеклу, распался на капли и побежал ручейками слез по отражению человека. Он злорадно хмыкнул. Уж что-что, а плакать он не собирается.

- Ты все равно будешь проклят, старый ты козел. Уверен, ты еще не подох только потому, что дико боишься того, что поджидает тебя на той стороне. Ну как, правильно, а, братец ты мой? Боишься несчастных душ, которые ты с таким удовольствием предал смерти. Ты слышишь их, не так ли, Отто? Ты слышишь, как они зовут тебя. Ты знаешь, чего они ждут. Представляешь, что они сделают с тобой, когда, наконец, получат шанс отомстить? Ох… ну что за восхитительная мыслишка.

Глаза Отто сверкнули бессильным гневом.

- Давай, Отто. Прояви хоть немного чувства собственного достоинства в свои последние часы. Как граф Сильвании обещаю тебе сделать все, что в моих силах, чтобы осквернить память о тебе.

- Пошел… вон!

- Что? И пропустить твой последний вздох, брат мой? О нет, ни за какие пряности Аравии. Да, дорогой Отто, ты всегда был неисправимым лжецом и мошенником. Непорядочность - одна из немногих твоих подкупающих черт, а возможно, и единственная. Так что, скажу тебе, я не удивлюсь, если окажется, что все это было лишь грандиозным розыгрышем. Я не желаю быть посмешищем из-за тебя, братец. Нет-нет, если бы пришлось, я бы выдавил из тебя жизнь собственными голыми руками, и я не покину этой комнаты, пока не удостоверюсь, что ты надежно и истинно мертв. Ничего личного, ты же понимаешь, но я выйду отсюда графом Сильвании, а ты оставишь эти покои только в гробу, и никак иначе. Уверен, на моем месте ты сделал бы то же самое.