Виталий Сертаков - Дети сумерек

— Правда… верно…

— Новенькая, а вечно нос задирает!

— И списывать не даёт! И в тумбочке прячет…

— Она жадина! Это точно она…

— Ага! Она тут одна оставалась, когда все внизу на собрание ходили!

Соля улыбалась. Вот теперь она чувствовала себя в своей тарелке. Естественно, на Жабиху им было наплевать, просто трусихи подыгрывали лидеру, сами, опасаясь расправы. У Жабихи имелись имя и фамилия, а также толстая история болезни, перекочевавшая вместе с незадачливой пациенткой уже в четвёртый интернат. Её звали нелепым профессорским именем — Аркадия Шульц, но каждый, кто видел эту девочку хоть раз, сразу соглашался — Жабиха.

Во-первых, она могла только дрожать и подчиняться. Во-вторых, от неё плохо пахло, и от кожи, и совсем тошнотворно — изо рта. И, наконец, она просто походила на жабу. Своим вечно мокрым ртом, украшенным стоматологическими скрепками, своими глазками навыкате, своей манерой говорить, подкашливая, словно квакая. Она так часто подкашливала, что даже тихоня Муха призналась, что ей иногда не терпится дать Жабихе по роже.

Такая уж она, Жабиха, новенькая. Вечно уйдёт с книжкой вниз, в вестибюль, вечно задаётся, будто самая умная. А подкрадёшься сзади, гавкнешь в шутку — так потешно сжимается и отпрыгивает, ну прямо как настоящая жаба. Само собой, сотню из тайника стащила именно она. Ведь это её перевели в парковый интернат посреди учебного года, хотя обычно так не делают. Пронырливая Гуня, вечно отиравшаяся у сестринского поста, принесла как-то скандальную новость. Оказывается, Жабиху гнобили в предыдущей школе за то, что она несколько раз описалась. Совсем недавно, в седьмом классе.

— Всё должно быть честно, — заявила Галя Косая. Она хоть побаивалась Солю, но за себя постоять умела. Кроме того, одна из врачих приходилась Гале дальней родственницей.

— Всё и будет честно, — пообещала Роза. — Эй, Гусыня, сколько можно хавать в одну харю? Оставь шариков, лопнешь!

Аркадия Шульц примчалась снизу галопом, вбежала в спальню, всё ещё тяжело дыша, и заметалась в поисках посылки. Сольвейг и Бабичева позади неё захлопнули дверь и встали рядом, скрестив руки на груди. До Жабихи начало доходить, что никакой посылки нет. Потом до неё дошло, что все от неё чего-то ждут.

— Где деньги, Жаба? — с места в карьер взяла Роза.

— Ка… кха-кха…

— Лучше сама отдай, — грозно посоветовала Ольга. — У нас все купюры меченые, не отвертишься!

— Я не… кха-кха… я не брала, — Жабиха словно стала меньше ростом. А ещё она никак не могла прекратить кашлять, словно подавилась косточкой. Она крутилась в кольце насторожённых взглядов, не находя себе места.

— Это… давайте все встанем тут и по очереди покажем свои вещи, — предложила Надя Гидай.

— Да хватит уже перхать тут! — не выдержала Соля. — Всё будет честно. Муха, ты первая!

Мухина кровать стояла с краю. Муха послушно сняла одеяло, простыни, старательно потрясла перед всеми, затем перевернула матрас.

— Теперь тумбочку и шкафчик, — пискнула Гуня.

— Выкладывай сюда! — Галя Косая расстелила на полу летнее одеяльце для пляжа.

В тумбочке, среди книжек, тряпок и косметики, нашлось несколько монеток.

— Ваша очередь, близняхи! — подтолкнула Роза белобрысых сестричек. У Розы вспотели ладони. Так всегда случалось в предвкушении серьёзных разборок.

Жабиху сознательно обошли.

— Карманы в шмотках тоже выворачиваем, — предложила Галя.

На одеяле выросла куча верхней одежды с вывернутыми карманами. Пока нашли одну сотенную купюру, но с другой серией. Нетронутыми оставались лишь вещи Аркадии Шульц.

— Я не брала, ну что же вы, кхе… я честно, я кхе… не брала… — как заведённая, повторяла она, нелепо заламывая руки.

В дверь спальни постучали, затем попытались надавить со стороны коридора. Вздрогнули все, а истеричная Гунька даже лязгнула зубами и прикусила язык.

— Гусыня, погляди! — шёпотом приказала Соля. — Если что, скажи — уборку делаем.

— Ну что вы, что вы… — скрипела Жабиха. Бабичева высунула наружу голову, а затем протиснулась в щель целиком.

— Меня ваши дамские тайны не волнуют, — послышался из коридора раздражённый голос дежурной сестры. — Гунеевой передайте — врач вызывает.

— Эй, Гунька, тебя на процедурку, — повернулась Бабичева.

Несколько мгновений дверь оставалась открытой, снаружи равнодушно постукивала карандашом медсестра.

Жабихе представилась последняя возможность сбежать, но она ею не воспользовалось. Аркадию Шульц точно парализовало. Именно так её всегда обездвиживала неприязнь окружающих, но неприязнь — ещё не самое страшное. Когда её переводили в школу, известную как «парковый интернат», Аркадия заранее готовилась к новым лишениям. Она ожидала встретить привычное презрение, щипки и обидные прозвища, хотя втайне надеялась, что в старшем классе станет полегче. Зачем задевать ту, которая не конкурент во всех смыслах? Уродина, двоечница, да ещё болячки всякие.

Однако в парке Победы с ней с первых же дней стали происходить уж совсем несусветные вещи. В январе, после праздников, когда многих забирали домой, было ещё ничего, но уже в феврале все словно сорвались с цепи. Аркадию дважды поколотили, правда, несильно, обычные разборки в столовой. Затем на неё подняла руку воспитательница одного из младших классов. Аркадии пришлось улепётывать от летящих предметов по коридору, но в чём была её вина, она так и не поняла. Она всего лишь ненадолго зашла в игровую комнату и ничего там не трогала.

Чтобы меньше торчать на виду, Шульц облюбовывала себе уголки в укромных местах — в нижнем круглом вестибюле, за высокой мраморной вазой, за портьерой, у окна второго этажа, за старыми стеллажами в библиотеке. Там она читала или писала дневник. Дневник могли отобрать соседки по спальне, его следовало прятать. В результате Аркадия невольно стала свидетельницей десятка жестоких стычек с применением острых шариковых ручек, скакалок, шпилек и каблуков.

В марте стало ещё хуже. Аркадия даже хотела пожаловаться директору, но резонно опасалась накликать на себя беду. Воспитательницы и учителя пили в своём туалете вино, закусывали чипсами, попкорном и ругались матом. Потом они курили и расходились по классам. Сестра-хозяйка недели три назад пришла пьяная и уснула прямо в спальне третьего класса, и никто не посмел её разбудить. Четыре девочки из пятого сбежали, их вернули, но они сбежали снова. Одна девочка из седьмого порезала себе вены, её увезли в больницу. В самом начале апреля исчезли ещё три девочки из разных классов, но никто не забил тревогу. Взрослым как будто стало всё равно. За прошлую неделю в классе трижды отменяли уроки, не приходили учительницы. Девчонки шептались, что Инесса, добрая и любимая воспитательница из младших классов, повесилась в субботу, поэтому две младшие группы вообще остались без присмотра. После того как Аркадия, пробираясь ночью к туалету, засекла директора, снимающего колготки с ночной дежурной сестры, она окончательно уверилась, что в интернате все посходили с ума. Отсюда следовало бежать, но бежать ей было некуда.