Энн Райс - Черная камея

Мы пренебрегли папашкиным советом и не набросили на себя что-то с длинными рукавами, поэтому были зверски искусаны комарами. Больше таких путешествий мы не предпринимали. Зато прохладными весенними вечерами часто усаживались на какой-нибудь могильный камень на кладбище и смотрели на болото до тех пор, пока тьма и комары не прогоняли нас в дом.

Конечно, мы обсуждали, как однажды отправимся туда и все-таки найдем проклятый остров, но у нас всегда находились более срочные дела.

Когда Линелль узнала, что я ни разу в жизни не был ни в одном музее, мы тут же сели в ее рычащую спортивную "мазду", врубили "технорок" и отправились на другой берег озера, в Новый Орлеан, чтобы полюбоваться чудесными картинами в Музее искусств, посетить новый океанариум, побродить по художественным галереям, а потом отправиться во Французский квартал – просто так, чтобы развлечься.

Пойми меня правильно, к тому времени кое-что о Новом Орлеане я знал. Мы часто ездили на машине в великолепную церковь Успения Богоматери на углу Джозефин– и Констанс-стрит, хотя на дорогу уходило полтора часа. Но это был приход Милочки, и один из священников, служивших там, приходился ей двоюродным братом, а потому был и моим родственником. Во время празднования Марди Гра мы иногда приезжали к тетушке Рути, чтобы с крыльца ее дома посмотреть вечерний парад. Иногда мы даже проводили у нее в гостях целый день.

Но с Линелль я по-настоящему узнал город. Мы слонялись по Французскому кварталу, или бродили по букинистическим лавочкам на Мэгэзин-стрит, или заходили в собор Святого Людовика, чтобы зажечь свечку и помолиться.

Именно тогда Линелль подготовила меня к первому причастию и к конфирмации, и обе эти церемонии прошли накануне Пасхи в церкви Успения Богоматери. Там собрались все новоорлеанские родственники Милочки плюс еще человек пятьдесят, которых я видел впервые. Но я был очень рад, что как подобает соединился с Церковью, и даже ненадолго увлекся религией. Я смотрел на видео все, что относилось к Ватикану, церковной истории или жизнеописаниям святых.

Меня особенно завораживал тот факт, что у святых были видения, что некоторые из них воочию лицезрели своих ангелов-хранителей и даже разговаривали с ними. Тогда-то меня и посетила мысль, что Гоблин далеко не ангел и, должно быть, скорее послан из ада.

Линелль заявила, что это не так, а спросить мнение о Гоблине священника мне не хватило смелости, а может быть, желания. Наверное, я подспудно чувствовал, что Гоблина тут же заклеймят, назвав плодом болезненного воображения. Временами я и сам так о нем думал.

Линелль поинтересовалась, не подстрекает ли меня Гоблин к чему-то плохому. Я ответил, что нет.

"В таком случае тебе вообще незачем говорить о нем священнику, – заявила она. – Гоблин никак не связан с грехом. Доверься своему здравомыслию и сознанию. Священник способен понять Гоблина не лучше, чем обыкновенный смертный".

Возможно, сейчас это звучит двусмысленно, но тогда мне так не показалось.

В конечном итоге, я думаю теперь, что те шесть лет, что я провел с Линелль, были самыми счастливыми в моей жизни.

Естественно, я отдалился от Папашки и Милочки, но они радовались, что я учусь, гордились моими успехами и ничуть не обижались. Кроме того, после обеда мы с Папашкой по-прежнему играли на губной гармошке и болтали о "старых временах", хотя Папашка тогда был еще совсем не стар. Линелль ему нравилась.

К ней потянулась даже Пэтси. Иногда она присоединялась к нам, и тогда мне приходилось втискиваться на узкое заднее сиденье спортивной машины, а женщины болтали, сидя впереди. Мое самое острое воспоминание о совместной поездке с Пэтси имеет отношение к Гоблину – я разговаривал с ним, не умолкая, и тогда Пэтси рявкнула на меня, велев прекратить болтовню с этим отвратительным призраком, чем повергла Линелль в шок.

Пэтси робела перед Линелль, и та убедила ее терпимее относиться к моей дружбе с Гоблином. Была и еще одна причина, которую, как мне кажется, я понимаю лишь сейчас, оглядываясь в прошлое. Все очень просто: то, что Линелль уважала меня, не только как друга Гоблина, но и как маленького Тарквиния Блэквуда, заставило Пэтси разговаривать со мною намного чаще и искреннее, чем раньше.

Получалось, будто моя мать "не видела" личность, которой я был до того момента, как Линелль привлекла ее внимание ко мне, и тогда слабый интерес вытеснил в ней снисходительную и высокомерную жалость – "Ах, мой бедненький, ах, мой маленький...", – которую Пэтси испытывала ко мне раньше.

Линелль также оказалась большой любительницей популярных фильмов, особенно тех, что она называла "готическими" или "романтическими", и приносила множество пленок, от "Робокопа" до "Айвенго", чтобы смотреть со мной по вечерам. Иногда на эти сеансы заглядывала и Пэтси. Ей нравился и "Темный Человек", и "Ворон", и даже "Красавица и чудовище" Жана Кокто.

Не раз мы все смотрели "Дочь шахтера", фильм о Лоретте Линн, замечательной певице в стиле кантри, настоящей звезде, которую Пэтси просто обожала. И я наблюдал, что Линелль, разговаривая с Пэтси, довольно легко переходила на язык "кантри". Это заставляло меня ревновать. Я хотел, чтобы моя романтичная, таинственная Линелль принадлежала только мне.

Однако за эти годы я кое-что узнал и о Пэтси, что мне следовало бы предвидеть заранее. Рядом с Линелль Пэтси чувствовала себя глупой, и по этой причине их дружба начала слабеть и в один момент грозила вообще прерваться. Пэтси не желала чувствовать себя ущемленной, а кроме того, не отличалась открытостью ума, что необходимо при обучении.

То, что она отвернулась от Линелль, меня не удивило, да, в общем-то, и не тронуло. (Кажется, лебединой песней нашего зрительского трио стала "Седьмая печать" Ингмара Бергмана.) Но был все же еще один положительный момент: моей учительнице очень понравилась музыка Пэтси, она даже попросила разрешения прийти послушать, а после очень хвалила Пэтси за то, что она делает со своим "оркестром", состоявшим из одного человека – "друга" по имени Сеймор, который играл на губной гармонике и ударных.

(Сеймор был полным ничтожеством, присосавшимся к Пэтси, во всяком случае так я думал в то время. Судьба с лихвой наказала меня за Сеймора)

Пэтси была явно удивлена таким интересом и обрадована, так что мы побывали на нескольких концертах в гараже, которые Линелль понравились больше, чем мне. Не удивительно, что Гоблин тоже пришел в восторг и танцевал до тех пор, пока совсем не улетучился. Позже, когда Пэтси показала мне несколько аккордов на электрогитаре и когда я "сбацал" вместе с ней и Сеймором на своей гармонике, Гоблин приревновал и начал строить отвратительные рожицы, а потом и вовсе исчез.