Михаил Успенский - Невинная девушка с мешком золота

«Жди, жди, неверный пёс! — думал султан. — Уже сейчас ты, тысячекратно размноженный, горишь в тысяче огней и испытываешь боль тысячи человек! Проклятье, как чувствительно пнул меня этот султан всех шайтанов, мерзкий Даджжаль!»

— Настанет день, и мы встретимся с тобой в чертогах Басура, забудем все мелкие распри и станем вкушать мёд и нектар!

Басурман ерусланцы не любили, но не так сильно, как ватиканцев, так что султан заслужил даже некоторое одобрение.

А ветхий старичок, бывший на этот день микрополитом Ерусланским, лишь и смог выдавить:

— Паки, паки... Иже херувимы... Житие мое... И зарыдал.

И все зарыдали. Вот что значит найти верные слова!

Наконец настала очередь наследника. Языком Липунюшка владел довольно погано. Правда, речь его сочинил сам Кесарь, только записана она была хоть по-еруслански, но латинскими буквами. Даже хорошо грамотный человек не сумеет с ходу прочитать...

— Смерть вырвала... — произнёс он лающим голосом и замолчал, а достать его пинком Папин Сын не смог — мешала туша султана.

Царевич — да какой царевич, уже законный царь! — собрался с силами, но сумел только повторить:

— Смерть вырвала...

Тут Лука не выдержал, словно на лекции, бывало. И про амнистию даже забыл!

— Это как же надо жизнь прожить, чтобы даже Смерть — и ту вырвало! — вскричал он зычным своим голосом, повергавшим в трепет бывшую шайку.

С минуту ещё длилось онемение толпы, а потом раздался такой хохот, что не только вороны, но и Внук Святой в страхе взмыли в воздух.

Хохотал даже Князь Мира Сего.

Поминки в Еруслании зачастую переходят в гулянку, а иногда, местами, даже в свадьбу. Правда, собачью.

О чём шли разговоры в застолье, молодой царь не помнил совершенно. Потому что к людской жизни его приготовили не до конца. Ни старой Синтетюрихе, ни гетману Пришибейко не пришло в голову познакомить питомца с зеленым вином и с тем действием, которое оно оказывает. Ему ни разу в жизни не подносили даже малого стаканчика.

Очнулся Липунюшка только на третий день, когда отгремели все поминальные речи, отзвучали все здравицы и отъехали все гости.

Бедный лисёнок остался наедине с огромной державой и огромным похмельем.

— Мама, мама! — позвал он.

Но не ткнулся привычно ему в щеку холодный носик, не погладила по волосам жилистая коричневая рука. Будила его, грубо теребя, совершенно посторонняя женщина — родная мать Восьмирамида Акулишна. По бокам её стояли, гнусно ухмыляясь, Тремба и Недашковский.

— Поднимайся, сынуля, — мрачно сказала Восьмирамида Акулишна. — Пора дела сдавать.

Восьмирамида Акулишна была одновременно и красивая, и страшная. Живи она в другое время и в Настоящем мире, про неё непременно сказали бы: «Вот оно, звериное лицо феминизма!»

Но здесь сказать такое было некому.

— Я царь или не царь? — поинтересовался Липунюшка из-под одеяла.

— Пока царь, — загадочно сказала Восьмирамида. — А там посмотрим.

— Пану Липунюшке ничего не угрожает! — поспешно утешил Тремба.

— Пан Липунюшка находится под непосредственным покровительством Кесаря! — добавил Недашковский.

Липунюшка с ужасом вспомнил всепроникающие зелёные глаза своего соседа за столом. О чём-то они с Кесарем весело спорили... Только вот о чём?

И ещё одно вспомнил Липунюшка — то, что постоянно твердила ему ведьма Синтетюриха:

— Бойся Кесаря! Не верь ни единому его слову! Правь так же, как прежний царь правил! Прикинься дурачком! Пусть он сам тебе поверит! А дальнейшее тебе лисье чутьё подскажет...

Пока чутьё ничего ему не подсказывало, а в голове гремели пушки, а во рту ночевали кошки.

— Как всё славно сложилось-то, сынуля! — продолжала Восьмирамида. — Не бойся, Кесарь тебя не тронет. Он хороший, добрый! Вон какие словеса ласковые про Патифошку сплетал! Ты сиди пока себе на троне, а править буду я. Я это очень хорошо умею...

Государственное устройство Липунюшке при дворе гетмана объяснили со знанием дела и даже дали денек погосподствовать при гетмановской вотчине. Он теперь знал, как следует наказывать нерадивых слуг, понимал, что следует соблюдать всяческие договоры, пакты, ордонансы и соглашения до тех пор, покуда не придёт час их нарушить.

Лисья натура велела ему покуда слушать нелюбимую чужую тётку.

— Лекаря... — прохрипел младой наследник престола Ерусланского.

— Не сдохнешь, — сказала мама.

— С нами всегда так бывает! — уверили панычи. — И ничего — живы!

— Вон отсюда, холопы! — приказал Липунюшка.

— Ха, — ответила Восьмирамида. — Нашёл холопов! Я регентша есмь, а се — нунции, сиречь легаты кесаревы. Мы и сами тебя отсюда попросить горазды...

Липунюшка высунул голову на белый свет В царской опочивальне было душно и смрадно. Стражники у двери лупили зенки, но в разговор высокий, конечно, не вмешивались.

— Поднимайся, — продолжала мама. — Пора суд вершить праведный.

— Над кем? — не понял царь.

— Да над теми, кто погубил батюшку твоего названого, Биронушку милого...

Лиса, конечно, не волк, но лошади их тоже не любят. Заодно с лошадьми невзлюбил пасынка и Бирон, всяко его шпынял, отнимал пойманных кур и даже стегал арапником.

— Вели бросить в темницу боярина Лягушату да банкира Филькинштейна! — распорядилась мама. — А потом — на кол их!

Тут лисья натура начала действовать. Липунюшка сполз с кровати, ласково обнял маму, потом резко её оттолкнул и бросился к стражникам.

— Хватайте её! — приказал он. — Мама, мама! Что-то я не помню руки твои, хотя вроде и должен!

— Да как вы... — начала Восьмирамида Акулишна, но стражники словно бы ждали такого приказа всю жизнь. Как ни билась, ни орала возможная регентша, а скрутили её, выпихали за дверь и потащили, а куда — стражникам виднее.

— Теперь их, — кивнул царь на панычей. Панычи в ужасе прижались друг к дружке.

— Нас нельзя! Мы священны и неприкосновенны! Договоры должно соблюдать!

Стражники вопросительно посмотрели на владыку.

— Ступайте к дверям и никого не пускайте, — распорядился Липунюшка. — Да велите найти боярина этого... и второго, кого она сказала...

Выглядел царь не по-царски: ночная рубаха вся в пятнах, глазки мутные и глядят вообще не пойми куда.

— И что мне с вами делать? — спросил он у панычей.

Перед волком лиса трепещет, но не перед гусями же! И прикидываться косноязычным дурачком было уже не перед кем...

Панычи явно растерялись.

— Н-надо выполнять уговор, — вымолвил наконец Тремба.

— Пора надошла, — уточнил Недашковский.

— Какой уговор?

— А тот самый, — сказал Тремба, — который вашамосць с Кесарем подписать изволили...

— Да ничего я не подписывал, — решительно заявил Липунюшка.

В голове у него прояснилось, и он понял, что угодил в какой-то капкан. Лисовин в таких случаях отгрызает себе лапу и умирает обескровленный, но свободный.