Сергей Панарин - Сила басурманская

Напротив хана склонился в почтительном поклоне кидайский ученый, одетый в изящный халат и расшитую бисером шапочку.

«Как баба», – в который раз подумал Тандыр-хан и раздраженно тряхнул головой. Капли кумыса слетели с тонких усов и упали на ковер – замызганный трофей, взятый у племени автандилов.

Ученый был молод, не больше тридцати лет, хотя возраст кидайцев всегда определить трудно. Скуластое лицо, острый подбородок, оканчивающийся маленькой бородкой, умные, не по-кидайски широкие глаза.

– Что говорят шаманы? – скрипучим голосом спросил хан.

Кидаец чуть разогнулся, посмотрел в круглое лицо властелина, не останавливая взгляда на шраме, пересекшем лоб и левую щеку тартарина.

– Вечное Небо еще лечит раны, полученные от большого русского Шайтана, – ответил мудрец.

Хан усмехнулся:

– А мне оно не жалуется, Дон Жу Ан.

Наш европеец наверняка удивился бы, услышав имя кидайского ученого, но Дон означало на языке его народа «восток», Жу – «ученый», а Ан – «мир». Родители Дона Жу хотели видеть паренька восточным ученым с мировой известностью. И он не подкачал бы, если бы не мангало-тартары, взявшие его в плен, когда он выходил из Высшего Училища Четырех Стихий. Многознатец увлеченно читал трактат «Тысяча один способ прервать порочную любовную связь с красавицей ради того, чтобы вернуться к науке» и проворонил нападение орды.

Тандыр-хан ценил ученость, вот и сейчас он ждал от мудрого слуги совета. Дон Жу Ан выказал осторожность, догадываясь, куда клонит хозяин:

– Воистину Вечное Небо могло бы пожаловаться лишь равному по силам повелителю всех тартар. Но природа Неба крепка, оно умеет терпеть.

– Все-то у тебя сводится к терпению, – проворчал хан. – Кони сыты, овцы целы, батыры алчут боя и добычи. А мы сидим, словно скромные некрасивые женщины, которых никто не сватает!

Дон Жу мысленно отметил, что вождь мангало-тартар заметно поднабрался у него красноречия. Глядишь, и уймется жаркое сердце завоевателя. Кидаец питал слабую надежду, что когда-нибудь убедит Тандыр-хана убрать саблю в ножны и заняться мирным обустройством огромных владений.

– О великий! – Дон Жу церемонно поклонился. – Твой смиренный слуга усматривает в варварской стране Эрэфии большую слабость, ведь победа над войском Шайтана далась рассеянам тяжело. Потери их велики. К тому же князья слабы, как никогда. Покоренные тобой не возвышают голоса и не участвуют в битве с Шайтаном. А в дерзком Легендограде люди поставили над собой девчонку. Мозговский князь всего боится. Торчок-на-Дыму совсем истощен. Ты хочешь захватить Торчок Тридевяцкий?

Хан скривился:

– Пока Торчок под защитой дервиша из дервишей, не черпать мне шлемом воду из их реки!

Кидайский ученый не разделял страхов властелина. Дервишем из дервишей Тандыр называл Карачуна. Судя по всему, тридевяцкий колдун был действительно силен, однако Дон Жу полагал, что хитростью и наукой можно одолеть любого волшебника. Впрочем, кидайца устраивала боязнь хана. Лишний раз не пойдет на смертоубийства. Утонченный многознатец не любил насилия, ведь оно – разрушитель гармонии мировых созвучий.

– Зато обойти Тридевяцкое княжество и через Тянитолкаев дотянуться до Легендограда я способен, – закончил рассуждения лукавый властитель мангало-тартар.

Он порывисто вскочил на ноги и откинул полог шатра.

– Передай всем, я стану молиться и спрашивать Вечное Небо о грядущем походе.

Хан скрылся из виду, а кидаец хмуро покачал головой и отправился к юртам воинов. Сейчас Дон Жу не сомневался, что духи подскажут Тандыру идти в набег. Ранняя осень прошла в маленькой победоносной войне против гордых баурсаков – западных степняков-скотоводов. Теперь, когда подвластные хану роды откочевали в горы да к лесам, чтобы спастись от суровых степных вьюг и морозов, наступала пора спокойствия.

Должна была бы наступить. Но ход времен исказился, зимы не будет.

Значит, впереди новое долгое лето после нечаянной весны, а потом – жестокая морозная зима. В трактатах древних кидайский мудрец встречал многочисленные свидетельства того, что сразу после теплого года следует холодный. Если же в установленный Небом закон вмешиваются могущественные силы, последствия бывают стократ опаснее.

Дон Жу Ан неторопливо шагал вниз по пологому склону, скользя отсутствующим взглядом по обширному ханскому куреню. Две сотни юрт. Из каждой поднимался сизый дым, там и тут бегали дети, трудились женщины и харачу – рабы-батраки, захваченные в набегах. Мужчины собирались у вечерних костров, беседовали, смеялись… Да, племенам, вставшим под знамена Тандыр-хана, жаловаться было не на что. Но через год наступит голод. Об этом знает ученый, знают и шаманы. Вождь тоже большой разумник.

Походу быть.

Остановившись у костра, у которого отдыхали темники [3] Темник – командир тумена. Тумен – высшая тактическая единица степного войска, насчитывающая десять тысяч воинов. , кидайский мудрец поприветствовал их и передал ханскую волю.

Водители тандырских полчищ оживились, большинство обрадовалось, и лишь несколько темников не разделили общего ликования. У Дон Жу затеплилась надежда: вдруг разумники переубедят остальных? Но кидаец вновь ошибся.

– Подождите кричать, как дети! – осадил товарищей старый соратник хана Консер-батор. – Следуйте обычаям предков. Вот скажут свое слово духи, тогда порадуемся.

В этот миг Дон Жу Ан возненавидел высокого сухопарого темника, чьи жилистые руки запросто могли бы оторвать умную головенку мудреца, и скуластое, иссеченное ветрами лицо Консер-батора даже не поморщилось бы.

Значит, войско хочет войны. Одно к одному.

«Ты несчастный человек, Дон Жу, – подумалось кидайцу. – Исповедуя мир, ты живешь на острие самого кровожадного копья этого мира. Способен ли ты сохранять верность пути неделанья или настала пора менять внутреннюю эпоху твоего духа?»

Комар приходит в этот мир ненадолго. Жизнь его опасна, ибо подчинена кровавой страсти.

Егор хлопнул себя по потному лбу и тем самым остановил сердце еще одного насекомого.

– Отрыв башки – октябрь, а комаров пропасть, – сказал он, обмахивая шею своей кобылки-тяжеловоза.

– Карачун предупреждал, что зимы не будет, – откликнулся Неслух-летописец, не отрываясь от рукописи. – Что вам комары? Мошки безвинные. Вот погодите, еще недовольные медведи начнут из-за растерянности лютовать.

Черные от чернил пальцы книжника ловко управлялись с пером и пергаментом. Ослик мелко топал и смиренно горбатился, стараясь не болтать шеей, на которой лежал «стол» Неслуха.