Терри Пратчетт - Движущиеся картинки [litres]

– Да, занимательная штука – жизнь, когда видишь ее глазами своего ближнего, – заметил Виктор.

Пес закатил к небу желтые зрачки, так что остались видны только воспаленные веки.

– А куда, э-э-э… мы идем? – спросил Виктор.

– Идем повидать кое-кого из местных, – сказал Гаспод. – Потому что там тоже какие-то чудеса.

– Значит, мы идем на холм? А я и не знал, что на холме живут люди.

– Никакие это не люди, – ответил Гаспод.

Маленький костерок из прутьев горел на склоне Голывудского холма. Виктор разжег его потому… ну, потому, что так приятнее и спокойнее. Потому, что так принято среди людей.

Ибо ему следовало напоминать себе, что он человек – и даже, может быть, вполне вменяем.

Дело заключалось не в том, что он беседовал с собакой. Люди частенько говорят с собаками. То же самое касается и кошек. И даже, в конце концов, кроликов. Но вот беседу с мышью и утенком могут расценить неоднозначно.

– Думаешь, мы хотели разговаривать? – сердито спросил кролик. – Был я кролик как кролик и очень тем счастлив, как вдруг в один миг – бац! – и я уже, видишь ли, мыслю. С кроликом, который счастлив как кролик, это немножко несовместимо. Тебе нужна обычная травка, обычный секс, а какое тут счастье, когда на ум всякие мысли лезут, типа: «А если задуматься, в чем же все-таки смысл жизни?»

– Ты, по крайней мере, можешь перебиваться травкой, – отозвался Гаспод. – Трава, по крайней мере, не вступает с тобой в пререкания. Последнее дело – ты жрать хочешь, а твоя еда начинает обсуждать с тобой всякие этические проблемы.

– Не ты один вляпался, – сказал кот Виктору, словно читая его мысли. – Мне вообще пришлошь перейти на рыбу! Наложишь лапу на швой обед, а он вопит: «Караул!» – вот это бедштвие.

Наступило молчание. Собравшиеся ждали, что скажет им Виктор. И мышь тоже смотрела. И утенок. Утенок имел вид особенно воинственный. Должно быть, он уже слыхал о том, что обычно делают с яблоками и утками.

– А взять, к примеру, нас, – молвила мышь. – Бегаю я себе по кухне, удираю от этого. – Она указала на кота, возвышающегося над ней. – Царап-царап, писк, паника. Но вдруг в голове у меня раздается какой-то треск. И я вижу сковородку – понимаешь? Секунду назад я и не знала, что такое сковородка, а тут хватаю ее за ручку, этот выскакивает из-за угла и… хрясть! Он, бедолага, пошатнулся и говорит: «Кто это так меня?» А я отвечаю: «Я, кто ж еще?» И тут мы оба соображаем, что случилось. Мы заговорили.

– Коншептуализация… – процедил кот. То было крупное черное животное с белыми лапами и ушами, что ружейные мишени. Морда, иссеченная рубцами и шрамами, ясно указывала на то, что восемь из девяти своих жизней кот уже прожил.

– Давай-ка, выдай ему, – повернулась к нему мышь.

– Расскажи лучше, что вы сделали потом, – велел Гаспод.

– Отправились сюда, – сообщил кот.

– Из Анк-Морпорка? – удивился Виктор.

– Да.

– Это ведь миль тридцать!

– Да, – подтвердил кот. – И можешь мне поверить – возницы редко останавливают телеги для котов, голосующих на дороге.

– Понял? – сказал Гаспод. – Вот такие дела творятся. Все и вся намылились в Голывуд. Никто не знает, зачем сюда явился, знает только, что нужно было оказаться здесь. И ведут они себя так, как никогда себя не вели. Я тут последил чуть-чуть. Что-то очень странное происходит.

Утенок закрякал. Вероятно, его речь состояла из слов, но они были так изуродованы неслаженными действиями клюва и гортани, что Виктор ничего не разобрал.

Тогда как животные слушали с сочувственным вниманием.

– Что готовится, док? – неожиданно спросил кролик, становясь на задние лапки.

Все до единого сочувственно посмотрели на него и вернулись к обсуждению.

– Утенок говорит, – перевел Гаспод, – это вроде миграции. Чувство, говорит, такое же, как перед перелетом.

– Да? А мне вот далеко ходить не пришлось, – заявил кролик. – Мы же местные, тут в дюнах и живем. Жили. Три счастливых года и четыре несчастных дня.

Виктора осенила внезапная мысль:

– Так ты, наверное, знал того старика с косы?

– А, этого? Конечно, знал. Он постоянно ходил сюда.

– И что он был за человек?

– Послушай, приятель, четыре дня тому назад в моем словаре были два глагола и одно существительное. По-твоему, я размышлял, что он за человек? Знаю только, что нам он не мешал. Мы запросто могли считать его ходячей скалой или чем-то вроде.

Виктор подумал о лежащей в кармане книге. Песнопения, поддержание огня. Что же это был за старик?

– Не знаю, что здесь происходит, – сказал он. – Но непременно выясню. Послушайте, у вас ведь, наверное, есть имена? А то как-то неловко – говорить с собеседником и никак его не называть.

– Имя есть только у меня, – сказал Гаспод. – Я ведь пес. Меня назвали в честь того знаменитого Гаспода – слышали, наверное.

– Один малец как-то назвал меня «Кыся», – с некоторым сомнением в голосе сообщил кот.

– Я думал, у вас имеются соответствующие имена на вашем языке, – пояснил Виктор. – Ну, скажем, «Могучая Лапа» или «Стремительный Охотник».

Он попытался расположить их улыбкой.

Животные явно не знали, что следует на это ответить.

– Он у нас книги читает, – объяснил Гаспод. – Штука, видишь ли, в том, – обратился он к Виктору, яростно почесываясь, – что обычно нам, животным, имена ни к чему – мы-то знаем, кто мы такие.

– Хотя, должна сказать, «Стремительная Охотница» звучит очень заманчиво, – призналась мышь.

– Мне почему-то казалось, что это кошачье имя, – сказал Виктор, чувствуя, что его прошибает пот. – Мыши носят ласкательные, коротенькие имена, например… например… Писк.

– Писк? – холодно переспросила мышь.

Кролик ухмыльнулся. Виктора понесло:

– А для кролика самое уместное имя – Пушок. Или Господин Топотун.

Кролик разом перестал ухмыляться и сердито дернул ушами.

– Слушай, приятель… – начал он.

– А знаете, – попытался исправить положение Гаспод. – Я слышал, ходит такая легенда, будто первые два человека на свете дали имена всем животным. Забавно, да?

Желая скрыть смущение, Виктор вытащил из кармана книгу. Совершал песнопения, поддерживал огонь… Три раза в день.

– Этот старик… – начал он.

– Да что в нем такого особенного? – перебил кролик. – Таскался по нескольку раз в день на холм, устраивал какой-то шум… По нему можно было эти сверять… ну эти, как их?.. – Кролик тщетно пытался вспомнить нужное слово. – В общем, это было всегда одно и то же время. Много раз в день.

– По три раза. Три сеанса. На театр смахивает… – проговорил Виктор, водя пальцем по строчкам.

– До трех мы считать не умеем, – недовольно заметил кролик. – У нас счет идет так: один и… много. Много раз. – Он злобно взглянул на Виктора. – Господин Топотун, – прибавил он с убийственным презрением.