Михаил Харитонов - Золото твоих глаз, небо её кудрей

Змей снова улыбнулся.

— Просто Амвросий, — сказал он. — Все эти длинные имена — одно расстройство. Их запоминать надо, ещё и по порядку, да чтобы не ошибиться. Много хлопот, мало толку. Вот вы, Кшиштоф, что об этом думаете? — колючие буравчики в глазах змея снова завертелись.

Профессор пожал плечами.

— У меня тоже имя длинное, — сказал он. — И мне оно нравится.

Буравчики исчезли.

— Это вы просто замечательно сказали, — Амвросий слегка наклонил голову. — Сразу понятно — вы честное существо. Другой бы сманеврировал. Сказал бы что-нибудь — дескать, и я того же мнения. Чтобы только отделаться от старого дурака. А вы нет, вы не такой. Примите же уверения в совершеннейшем моём почтении. — Да какая беседа, мы же и не начинали, — змей слегка потянулся. — Нам уделил время настоящий астроном. Давайте же поговорим о делах небесных. Пан Кшиштоф, я слышал от нашего друга, что вы сейчас занимаетесь спутниками Юпитера? С ними всё в порядке? Особенно я волнуюсь за Ганимед. Что не так с его орбитой?

В башмакообразной голове Пшибышевского столкнулось сразу несколько мыслей. Во-первых, ему было приятно, что Амвросий назвал его паном. Во-вторых, он удивился, откуда змей знает о Ганимеде, а также о его, Кшиштофа, к нему интересе. Насколько ему помнилось, он даже Анонимусу ничего о том не рассказывал. В третьих, ему захотелось объяснить суть дела. Да так, чтобы собеседник понял и проникся.

— Ну понимаете, — начал он, — все спутники Юпитера синхронные. То есть они вращаются так, что обращены к планете всегда одной стороной. Это как наша Луна. Мы видим всегда одну и ту же сторону. Потому что период обращения Луны вокруг Земли совпадает с её периодом обращения вокруг своей оси…

— Как интересно, — змей пододвинулся чуть ближе. — Я-то думал, что Луна вообще не вращается, поэтому к нам повёрнута всё время одним боком…

— Нет, не так, — сказал астроном и принялся объяснять.

Через пару минут он увлечённо возил чашкой из-под кофе вокруг стопки, демонстрируя, что чашка должна крутиться, чтобы быть всё время повёрнутой к стопке ручкой. Змей смотрел, уважительно кивал. Раздухарившись, профессор принялся объяснять теорию приливного захвата {427} . Для этого ему понадобилась бумага и карандаш, каковые Анонимус тут же где-то и раздобыл. Потом — ещё бумага. Потом ещё кофе. Змей слушал с интересом, задавал правильные вопросы.

— И вот представьте, — закончил он, — наблюдения показывают, что Ганимед вышел из приливной синхронизации! Его орбита изменилась, а скорость вращения — нет!

— Так вы же сами только что объяснили, что это никоим образом не возможно? — удивился змей.

— Невозможно, — согласился Пшибышевский. — Однако это факт наблюдаемый. Видимо, действует какой-то внешний фактор. Сейчас я пытаюсь вычислить его параметры… Мне бы пару помощников. А ещё лучше — дохомокостную вычислительную технику, — вздохнул он.

— Увы, ничем помочь не могу, — вздохнул Амбросий. — Хотя лично сам заинтригован. И были бы у меня личные средства, я бы ваши изыскания поддержал. Но вот беда какая — нет их у меня. Мы, ответственные лица, деньги не копим. Не принято это у нас. Живём с того, что привлекаем в проекты. А ваша обсерватория… Ну сами посудите, кто-нибудь в неё вложится? Как в проект?

— Нет, конечно, — с горечью сказал Пшибышевский. — Какая может быть прибыль от небесных явлений? Они же бесполезны.

— А вот сейчас вы очень узко посмотрели, — пожурил его змей. — Мало ли что бесполезно. Вот, скажем, водка. Полезности от неё организму никакой, вред один. Однако же её производство чрезвычайно выгодно. Потому что пропустить рюмочку бывает весьма приятственно. Или, скажем, книжки художественные. Ну какая от них польза? В любом справочнике по садоводству пользы больше, чем во всей мировой литературе. Однако же книжки покупают. Почему? Потому что читать книжки интересно. А ведь звёзды и планеты тоже очень интересны. Ну, вы-то понимаете?

Хемуль задумчиво кивнул.

— А почему? Почему вам интересно, а другим не очень? — продолжал Амвросий.

— Дураки потому что, — буркнул астроном.

— Ну так уж и дураки. Вот вы, профессор, интересовались ли когда-либо геологией?

— В общих чертах, — обтекаемо ответил Кшиштоф.

— Допустим. То есть вы в курсе споров фиксистов с мобилистами {428} ? И о роли астеносферной конвекции в движении плит?

— Я вообще не знаю, что это такое, — признался Прибышевский.

— Вот! — обрадовался змий. — Я же говорил — вы существо честное! Это у вас черта фундаментальная, пан Пшибышевский! При всех-то других основных свойствах вашего характера и сердца, которые, я льщу себя надеждой, что отчасти постиг. А могли бы ведь и соврать, только чтобы отвязаться. Ну да это всё так, психологизмы. Я вот о чём. Основы геологии, в сущности, просты. Но мы ими не интересуемся, потом что они никак на нашу жизнь не влияют. А если бы влияли? Если бы вопрос о движении тектонических плит затрагивал бы жизнь обывателя? Хоть в какой-то степени?

— Не могу себе такого представить, — сказал хемуль, лихорадочно соображая, к чему всё это.

— И опять вы правы! — Амвросий прямо-таки лучился доброжелательством. — Потому что разжечь интерес обывателя к геологии можно только в обстоятельствах совершенно исключительных. Ну, скажем, если от этого будут зависеть права на какие-то территории. Хотя сейчас это совершенно невозможно. А вот с астрономией? Именно сейчас? Вы подумайте. Подумайте. Подумайте… — шептал змий, медленно обвиваясь вокруг кресла с хемулем и как бы окружая его собой со всех сторон. Голова его, однако же, висела неподвижно перед лицом профессора.

— Вы хотите сказать… — пролепетал Пшибышевский, сжимая голову руками.

— Календарный вопрос сейчас невероятно важен, именно сейчас важен, — нашёптывал змий, — и если вы откроете, что в году образовалось три лишних дня… вы привлечёте огромное внимание к астрономии как науке… и не только в Хемуле, везде… и даже если с вашей гипотезой не согласятся… вы уже сделали открытия, великие открытия… вы станете известным… знаменитым… великим… — змей говорил всё тише, но профессор слышал его всё лучше, — вы откроете массам астрономию… это ваш долг… вы должны… вы станете великим… должны… великим… должны…

— Но как же моя научная репутация! — вскричал астроном.

— Репутация? — Амвросий величественно изогнулся, изображая вопросительный знак. — О да, репутация! О ней-то и речь. Будет она у вас или нет. Или вы останетесь в истории великим астрономом, который один раз ошибся… и признал свою ошибку… или вас забудут раньше, чем вы умрёте. Потому что астрономия никому не будет интересна.

Воцарилось молчание.

— Ну если вопрос стоит так… — промямлил хемуль. — Да. Ради такой цели я могу высказать недостоверную гипотезу. Но я сам же её потом опровергну! Сам!