Михаил Харитонов - Золото твоих глаз, небо её кудрей

Что касается дежурной лягушки, она пропала, как и не было её. Вероятно, уплыла. Буратина с удовольствием сделал бы то же самое, найдись на островке — это был именно островок, искусственный, квадратный — хоть какое-нибудь плавсредство. Его бы устроила даже самая маленькая лодочка с одним веслом. Но ни лодочки, ни весла не нашлось.

Ещё того хуже — не было нормальной еды. Буратина обыскал все помещения и наткнулся на кладовку. Там хранились бумажные мешки. Вероятно, то был корм для земноводных. Он так вонял, что даже небрезгливый бамбук попробовать его на вкус не решился.

Однако жрать-то хотелось. Бура уже подумывал, а не схомячить ли змею — вот прям так, всыромятку. Останавливало его только то, что в ней могли быть какие-нибудь яйца или зародыши, которые могли прорасти в кишечнике и овладеть Буратиной изнутри. Те же соображения удержали от того, чтобы забить жабледротку и скушать её: мало ли чего она там нахваталась от Лилии Львовны. Да, бамбук был не чужд благоразумию (и не любил сырое). Тем не менее, победа пустого желудка над благоразумием была лишь вопросом времени.

Которого, однако ж, не хватило. Ибо явилась Тортилла. И не с дружественным визитом, нет.

Она надвигалась, вот что! И — как она надвигалась!

Вырастала из тьмы, скажете вы? А вот не скажи́те. Поднималась из пропасти, из бездны? Ну где-то так — но тоже, в общем-то, мимо. Скорее вот что: проявлялись некие грозные очертанья, обреталася форма. Тортилла вся была как божия гроза, да не небесная, а пучинная, изподглыбная, что ли. Такая она была прям вся какая-то — плавуче-чёрно-чемоданная — гнетуще-облая. Озо́рно-стозевная! Но не лайяй, не лайяй, о нет о нет о нет. Она вырисовывалась в воде безмолвно и сурово. А вокруг неё содрогалось лоно вод. И оно же пузырилось. И было в этом что-то завораживающе-жуткое. Если бы на месте Буратины был Пьеро, он бы смог оценить это зрелище по достоинству.

Но увы, на пирсе сидел именно Буратина. Который явлением Тортиллы не заворожился. И даже жути настоящей не ощутил. Приссать — приссал, а так — нет. Да и где ему, деревяшке!

Он только рот разинул, когда после всех содроганий и бурлений из воды поднялся высокий купол, покрытый ржавыми металлическими листами. По краям его, ближе к воде, сидели зелёные существа, похожие на того, кто растоптал коуча. Но эти были в медной чешуе, как жар горящей в лучах заката. И с длинными копьями. Вид у них был до того решительный, что Буратине поплохело.

Купол слегка накренился. Воины были к тому готовы — ни один не упал.

Что-то заскрипело. Из воды высунулся ещё один зелёный. В руках у него вместо копья был жестяной рупор. Который он поднёс ко рту и выкрикнул:

— Всенародно Избранная Председательница Кооператива «Озеро» Черепаха Тортилла изволила прибыть с экстренным инспекционным визитом!

— Слава Тортилле! Гип-гип-ура! Э́йя-э́йя-ала-ла́! {499} — прокричали прочие зелёные, потрясая копьями.

Зелёный скрылся. Купол — под бодрое «алала» — снова завращался. И наконец над водою вознеслася огромная голова, поросшая чёрной плесенью. Она напоминала змеиную, вот только размерчиком была как бы не с самого Буратину.

Голова повернулась туда-сюда. И устремила на Буратину страшные очи свои.

Левое око осветилось зелёным, в правом загорелась тусклая алая искра.

— О — о — о, — голова зевнула. Звук был как из бочки, гулкий и протяжный. — Ей — ей — е — е…

Вдруг из пасти ударила — как кулаком — громкая бодрая музычка, и прямо оттуда, из пасти, из самых недр черепахи закричали молодые голоса, сразу несколько:

— One way ticket! One way ticket! One way ticket to the bluuuu {500} …

Буратина прихуел бы, наверное, если б успел. Но пасть с усилием захлопнулась. Музычка — уже неразличимая — поиграла ещё секунды две и утихла.

— Запустилась, запустилась… — забормотало чудовище гулко и неразбочиво, как из бочки. — Старая запись запустилась… Старая запись из головы старой черепахи… старой горелой черепахи… песня… хорошая песня, хорошая песня — как уехать навсегда от противных жшшшш…. - голова ненадолго замолчала. Потом начала снова:

— Жы… жы… житие мое… Я жила, я жила. Я жила в себе, я в себе пребывала. Меня позвали. Я плыла сюда, плыла. Я живу, я плыву. Куда я плыву? Ко всяким гадким осклизлым противным… — дальше из черепахи вырвался какой-то мучительный треск, будто в бочке кто-то пёрнул. — Гадкие, гадкие! Гагагадкие! — она позевнула. — Мучат обманывают меня, старую древнюю, мучат мучат обма-а-анывают, я знаю, я знаю. Хотят меня сдать, сдать меня хотят. Хотят меня отрезать, отрезать от… — тут в черепахе снова что-то зашипело. — Мучают мучают! И я, и я тоже вас мучить, мучить вас мучить вас мучить вас муч муч муч муч муч муч муч муч муч муч муч муч муч муч муч муч муч муч муч муч муч муч муч муч… — внутри черепахи как будто что-то заело {501} .

Зелёный воин, сидевший на панцире спереди, перехватил копьё и осторожно кольнул им черепаху в затылок.

— Йе! Шминд! Эррр шестьсот двадцать два а а о ооо оо дааааааа!!! — буэээ! — закричала черепаха и вытянула шею вверх. Буратина заметил, что с подбородка Тортиллы свисают водоросли, а на шее наросли мелкие ракушки.

Тут голова накренилась над бедным деревяшкиным, как грозный кулак великана. Бамбук затрепетал.

— О, скажи, скажи же ж, зачем ты и кто ты, пролазыш… — забормотала черепаха, — обмануть, обмануть меня старую добрую ч-ч-ч-чшшшшщщщ… — звук получился такой, как будто из черепахи вышел весь воздух. — Думал меня обвести вокруг пальца, думал, не узна́ю тебя… а вот и узна́ю, а вот и узна́ю… — дальше всё ушло в неразборчивое бормотание.

Один из воинов стукнул черепаху рукояткой копья, та замотала головой и вроде как прочухалась. И гулко, протяжно заревела:

— Кругом ж-ж-жыыыыы…

Сидящие на панцире зелёные вскочили на ноги и выставили копья.

Буратине совсем поплохело: он решил, что его приняли за жы-жы-жы и теперь ему пиздец.

— Яюшки! — заорал он. — Я не жы-жы-жы! Вот жыжыжы! Вот! — он вскинул руку с зажатой змейкой.

— Ааааа! Голова моя голова! Дай сейчас же для головы! ДАЙ ДВЕ! — черепаха крикнула так, что у Буратины заложило уши.

Минуты полторы ничего не происходило. Вдруг правый глаз Тортиллы вспыхнул-осветился красным, страшным. Потом красный свет снова сжался до искры — но уже не мёртвой, а живой, дрожащей, трепещущей.

— Ффффууууух, — огромная голова чуть качнулась. — Псссст. Как-то резковато вштырило. Надо было с интервальчиком. Сперва одну, потом другую.

На сей раз черепаха не бормотала, не гудела, а говорила спокойно и внятно. Хотя внутри всё равно что-то поскрипывало.

— Так, значит, это ты поубивал моих жы-жы? — деловито спросила Тортилла у Буратины.

Буратина подавленно кивнул. Отпираться не имело смысла.