Кристина Юраш - Принц по ГОСТу [CИ]

— Я посчитал… Это было больше ста лет назад, — услышала я голос. Да, для того, чтобы убить дракона, не обязательно быть рыцарем, как показывает практика. Он обернулся драконом и взлетел, даже не обернувшись.

— Ну вот зачем, — хныкала я, укоряя себя и чувствуя, как жар стыда, подкатывает к моим щекам. — Зачем я это ляпнула… Может, он только и жил надеждой ее встретить…Хотя, с другой стороны, нет ничего страшнее ложных иллюзий…

Ноги вынесли меня к огромному даже по меркам этого вековечного леса дереву, рядом с которым был собран из даров природы ветхий, но большой шалаш, как бы намекая на то, что начало рая с милым уже положено. Причем, криво.

— Тук-тук! — я изобразила стук, слыша, как внутри шалаша кто-то кряхтит. Я натянула на себя улыбку, которой научилась у коммивояжёров. «Кто ходит в гости по утрам? Кто нам приносит всякий хлам?», — мысленно прокручивала я, вслушиваясь в шорох, который доносился из будущего рая.

— Входите в кабинет! — послышался суровый голос, а я почувствовала себя девушкой на побегушках, мнущейся возле начальственной двери. — Только дверями не хлопать!

Я отогнула какую-то тряпку, вступая в сакральный мир, благоухающий брутальным ароматом немытого тела. В этот момент я очень скептически относилась к этому шаткому эдему. Я опустила тряпочку, глядя, как сквозь дырявую крышу падают лучи света.

— Я же сказал! — сурово заметил счастливый лохматый владелец самостроя. — Не хлопать дверьми! Выйди, постучи, и зайди снова!

Глава шестнадцатая.

С милым рай и в шалаше…

Я умею обеспечить семью.

Неприятностями.

Я закатила глаза, снова выходя из шалаша и раздраженно сдувая прядь волос с лица. Набрав воздуха в грудь, я торжественно изобразила одинокого ленивого дятла. Из шалаша раздалось сиплое и высокомерное: «Войдите!». Я осторожно отогнула ветошь, опуская ее так, словно пытаюсь попасть домой после удачного дня рождения подруги, повторяя себе: «Веди себя как обычно!», слыша, как в комнате ворочаются родители.

— Ну вот опять! А ноги вытирать тебя не учили? — насупился дед, пока я смотрела на мусор, устилающий пол его шалаша. Молча сопя, я снова отогнула «дверь» и стала демонстративно шоркать ногами по траве. Вот так всегда! Пришла любовь, вся такая счастливая, радостная, просто влетела на крыльях, а тут раздается гнусавое: «Стучаться надо! А ноги вытирать не учили?». Нет, Купидону, определенно проще, чем мне, ибо он поражает дистанционно…

— Достаточно! Присаживайся! Только дверью не хлопай! Не в шалаше живешь! — на меня смотрел грязный, заросший дед в лохмотьях и белесыми рыбьими глазами навыкате, спрятанными под кустистыми седыми бровями. — Здороваться тебя не научили! И что за неподобающий вид! Ты в кабинет к ректору пришел!

Я шумно втянула воздух, чувствуя, что мой словарный запас, который может емко охарактеризовать ситуацию, очень просится наружу. Амуру имени меня срочно нужен противогаз!

— Я вызывал тебя! Твое поведение просто безобразно! Ты — позор Академии! Ты проявил неуважение к ректору! — авторитетно заявил «пострадавший», пугая меня, вестницу любви, своим половым детерминизмом.

— У меня для вас письмо! — терпеливо и доброжелательно заметила я, и протягивая ему послание. В следующий раз пусть расписывается в получении!

— Хм… — прищурился «ректор», сопя и насупив кустистые брови. Он почесался и снова уставился на бантик с некоторым подозрением. — Это — очень важное письмо! Я его ждал!

Уже легче! Я — то думала, что придется на пальцах объяснять ему про тычинки и пестики, а тут он сам, кажется, догадался по кокетливому бантику о цели моего визита. Нет, я бы сейчас с удовольствием занюхала бы конвертом, чтобы иметь возможность продолжить разговор.

— Оставляйте! — властно кивнул мне дед, хватая письмо, поворачиваясь ко мне спиной и ковыляя в сторону рассохшегося ведра. Он уселся на него поудобней, развернул письмо, даже не читая и стал мять его в руках…

— Хорошая бумага! Сейчас я ее подпишу! — радостно бухтел дед, пытаясь помять ее как следует, но я бросилась к нему и выхватила из рук послание.

— А прочитать? — возмутилась я до глубины души столь циничным отношениям к чужим чувствам.

— Я никогда не читаю бумаг! Я их просто подписываю! — заявил мне «ректор», сопя от негодования. — Читать — вредно для зрения!

— Давайте я вам ее прочитаю. Мне зрения не жалко, — я развернула бумажку, сглотнула и начала читать вслух, пытаясь передать все чувства. — Милый, любимый, единственный… Я постоянно думаю о тебе. С того момента, когда я впервые увидела тебя, уже не могу забыть…

Хм… Я тоже до сих пор под впечатлением от нашей первой встречи.

— Ты снишься мне, и я не нахожу себе места… Даже стая ворон за окном кажется мне…

— Ворон? — дед дернулся, а потом затряс головой, расставляя руки, словно крылья. — Я — ворон! Кар-р-р! Кар-р-р! У меня повредили крыло! Кар-р-р! Я пытался взлететь… Залезал на самое высокое дерево!

Он поднял руку, за которой стелились грязные лохмотья, намекая мне, что не подлая гравитация, а именно дыра в «крыле» не дает ему, бедняжечке, стать местным Икаром. Где-то переглядывались братья Райт, Монгольфье и остальные покорители неба, скорбно отщипывая от своих лавров букетик на могилу новатора.

— Короче, — сглотнула я, пятясь назад и глядя, как «герой-любовник» размахивает руками, свирепо вращая глазами. — Тебя любят!

— Кар-р-р! Моя госпожа! Моя хозяйка! — орал дед, пытаясь улететь. Я, конечно, понимаю, что любовь окрыляет, но почему-то мне казалось, что это — образное выражение.

— Моя госпожа! Я предан тебе! — дергался бывший ректор, который решил взять дополнительные часы «налета». — Моя королева! Моя богиня! Забери меня! Я — твой верный слуга! Кар-р-р!

Я осторожно вышла из «кабинета ректора», стараясь не «хлопать» дверью, и ускоренным шагом двинулась обратно, чувствуя, что оглядываться и сбавлять темпы мне почему-то не хочется. Я шла по лесу, с одной стороны радуясь, что благодаря купидону имени меня, два влюбленных сердца смогут объединиться, а с другой стороны я было стойкое впечатление, что пора открывать «Шалаш 2», разбирая психологические отклонения всех участников недостроя имени «Большой и Чистой»!

Немного отдышавшись и сбавив шаг, я смотрела на черные башни замка, на замшелые стены и понимала, что расколдовать его может только капитальный ремонт. Уже темнело, а я ловила себя на мысли о том, что снова мысленно танцую, вспоминая, как дрожала от напряжения моя рука. Тадам! Тададам!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я вальсировала, слыша хруст сучьев под ногами и шорох листьев. Тадам! Тарам! Словно меня околдовали, я закрываю глаза и вижу его улыбку и синие глаза. Я ловлю себя на мысли, что все мы смертельно больны, а любовь — это всего лишь анестезия, которая притупляет страх, боль и отчаяние. Любовь — это сладкое лекарство, которое мы пьем маленькой ложечкой, на секунду растворяя горечь несбыточных грез и поражений.