Денис Блажиевич - Хроники Оноданги: Душа Айлека [СИ]

— Это само собой. — отмахнулся Егор, но попытки свои не оставил. — Вы понимаете, что если вы останетесь живых. Вы не останетесь в живых.

— Это как? — спросил Засентябрилло.

— Вот так. Старушка вам не позволит.

— Какая старушка?

— Да вот та самая. По которой мы с вами ходим.

— О чем вы говооите?

— О Земле. О нашем с вами так сказать доме. Первое, что вы должны знать. Она живая. Так что когда будете копать что-нибудь в следующий раз Засентябрилло. Представьте кто-нибудь выкапывает вашу печень.

— Это плохо. — ответил, подумав Засентябрилло.

— Еще бы. Второе. Сказка ложь да в ней намек. Добрым молодцам урок. Это пожалуй объяснить не надо.

— Да нет, уж попытайтесь, товарищ Бекетов. — сказала Тюменцева.

Бекетов открыл дверцу машины.

— Идемте.

Тюменцева и Засентябрилло вышли вслед за ним. Егор остановился возле алюминиевого цвета крыла выросшего между колесами буханки. Он обнял округлый край пальцами. Крыло начало съеживаться под восклицательные междометия Засентябрилло. Через мгновение в руке Бекетова остался широкий рыбацкий нож с ручкой, замотанной синей изолентой.

— Понятно? — спросил он.

— Нет. — искренно ответила Тюменцева.

— Это Мужик.

— Почему Мужик? — спросил Засентябрилло.

— Я его так назвал. — Бекетов сунул Мужика в ножны. — Умеет и может все, что я могу себе представить.

— Секретная лаборатория КГБ? — предложила Тюменцева. — Американские технологии.

— Пусть ваши ученые спотыкач нормальный изобретут. Куда им до этого.

Бекетов подбросил Мужика вверх. Нож разлетелся праздничным салютом и через секунду вновь оказался в руке Бекетова.

— Как то так. — Егор победно оглядел присутствующих. — Ясно?

И Тюменцева и Засентябрилло ответили в унисон.

— Нет. Не ясно, но круто.

Егор вздохнул. Подкинул Мужика вверх и оперся спиной на вновь отращенное крыло буханки.

— Объясняю. Как сам это понял. Так что не обессудьте. Первое…

— Уже третье. — поправила Тюменцева.

— Третье как первое.

— Мы не в институтской столовой — не уступала Тюменцева.

— Не мешайте, старший геолог. По факту получается вот что. Имеем третью планету от Солнца и жизнь на ней. Какая никакая. Теперь я как человек с дипломом, увидев нашего мишку переростка, что должен сделать?

— Бежать? — спросил Засентябрилло. И на немой вопрос Тюменцевой добавил. — Я кулинарный техникум не закончил.

Бекетов продолжал.

— Я должен куда то его вставить. Проанализировать происходящее. И вот я выдвигаю гипотезу.

— Давайте. Говорите уже. — не вытерпела Тюменцева.

— Скажем так. Узок Дарвин узок. Я бы расширил. Там у него в самом начале неправильная посылка. Жизнь зародилась на земле.

— Что здесь не верно? — вырвалось у Тюменцевой. Засентябрилло не обращал внимания на слова Бекетова. Он трогал волшебное крыло и не переставал удивляться.

— А то что ничего не зарождалось. Земля и есть Жизнь.

— А Дарвин?

— А старик учел не всех галапагосских черепах. Если есть где то рыба-пила, почему не быть Айлеку. Их отличает друг от друга то, что о пиле мы знаем, а об Айлеке нет. Это доказывает мою вторую посылку. Вместо теории эволюции мы имеем перед собой теорию деградации.

— Поподробней. — попросила Тюменцева.

— Я предполагаю. Строю догадки. Я не сам все понимаю. Хотя 15 лет в теме. В начале времен была гармония и Земля не существовала в двух плоскостях. Так сказать души и рацио. И все ее беспокойное потомство от тиранозавра до Поликарпа Кирилловича Гумно из Краснокутской потребкооперации имеет ту же внутреннюю схему. Вначале было великое равновесие, пока, как я теперь понимаю, одна не очень дальновидная обезьяна взяла в руку палку и при помощи мозга сделала из нее копалку, стиралку, чесалку и бабопобивалку. Именно в этот момент наша душевная связь с мамой стала становиться все тоньше и тоньше. Так что весь этот фольклор: мать сыра земля, единороги, хоббиты.

— Это атавизм. Далекое эхо. — догадалась Тюменцева.

Бекетов согласно кивнул головой.

— Да. Кругляш в морозном окне. Через него мы можем подглядывать каково оно было в нашем Золотом Веке. Так я для себя это объясняю. — закончил Бекетов.

— А вы? Кто же вы?

— И я атавизм. — Бекетов подмигнул Тюменцевой. — Он опустился на колени и похлопал ладонью невзрачный заросший, как Засентябрилло, кучковатый бугорок. — И за какие такие грехи ты меня только выбрала, голубушка. — он посмотрел на Тюменцеву. — Чувствую я ее, заразу. Что скажете, старший геолог? В какую кунсткамеру определите?

Тюменцева помолчала, а потом сказала.

— Такой еще не придумали.

— А вы Засентябрилло. Вам все понятно? — спросил Бекетов.

Засентябрилло оторвался от поглаживания волшебного крыла.

— До краешка, товарищ Бекетов. Все как всегда. Из-за баб. Извините, старший геолог.

— Если следовать вашей логике то мы… Все остальные. Деграданты?

Бекетов встал. Поднял руки и потянулся до скорлупного хруста в позвонках.

— После 20 века лично у меня никаких сомнений в этом нет. Как и в том что вы и Засентябрилло в этом лично не замешаны… Потом поймете, старший геолог. — ответил Бекетов на недоуменный взгляд Тюменцевой. Вмешался Засентябрилло.

— Товарищ Бекетов. А если эмигрировать по турпутевке из бла-бла-бландии. С медведягой что? С Айлеком?

Вечный Почечуйка начинал по хорошему удивлять Бекетова.

— Мой прокол. — признался Бекетов. — Мия обманула меня.

— Ваша дочь?

— Это долгая история. На самом деле она душа этого чудовища.

— Но вы сами привезли ее сюда?

— Я не знал… А она забыла. Пока Айлек ее не учуял. Мы с Куэро должны были запереть Айлека навсегда, но Мия обманула нас. Одела на себя вашего мужа и прямо во время обряда, в самый уязвимый момент. Они соединились.

— Позвольте. Я сама видела как медведь забрасывал Мию себе на спину.

— Это оболочка. Душа Айлека может формулировать все что угодно. Ненадолго. — Егор виновато развел руками. — Так что не судите строго. Такой вот я Горбачев в Фаросе.

— Но ведь не все потеряно? — Тюменцева боязливо тронула Бекетова за плечо.

— Для нас нет. А для других… Когда земля рождает такое чудовище где то случается страшная беда. Цунами, извержение вулкана, землетрясение, Маша Распутина без макияжа. Шучу… А вот то что где то погибли безвинные люди — это правда. И виноват в этом я. Всегда только я. Пусть и будет в конце Перекресток.

— Что такое Перекресток?

— Малое утешение. — ответил Бекетов. — Копеечка в хрюшку-копилку моей кчемности… Засентябрилло стойте! — Бекетов увидел, что Засентябрилло стоит у самой черты кровавой полосы. — Это кровь Айлека. Она ядовитей всех вахтерш Советского Союза.

— Он ранен? — спросила Тюменцева.