Денис Блажиевич - Хроники Оноданги: Душа Айлека [СИ]

— Так не пробьем! — заорал Карась. — Под хвост надо сыпать!

Глаза у Барселонова стали счастливыми и молодыми. Орал проникновенно.

— Топи Карасик. Топи! В хлам все! В топку!

Буся полетела вперед. Барселонов выволок из башни (и это правда!) зенитный пулемет НСВТ. Бросил его на турель. Взялся за ручки. С неба кубинкским кристалом пикировали келе. Барселонов расстреливал их с упоением. Вертелся по кругу. Махал очередями по всем возможным тректориям. Пули способные сделать розочку из любого самолетного фезюляжа не причиняли никакого вреда камчатсктм чертям. Они пролетали через них, оставляя дыры на гутаперчевых неуловимых телах. Когда келе завертели круг над башней с торчавшим в ней Барселоновым походили они на дуршлаги с киевского майдана 2014. У них тоже были ручки и ножки. И в таком состоянии они были способны разорвать Барселонова. Его спас Карась. Буся на полном скаку въехала между ног Айлека. НСВТ защелкал по животу с густой белой шерстью. Пули сыпались назад больным золотым дождем. Барселонов сбросил НСВТ. Оставался заряженный гранатомет. Барселонов выстрелил. Граната пробила живот зверя и взорвалась открыв кровавую пульсирующую рану с вывернутыми наружу краями. Проехав метров триста, Карась остановился. Выбрался наружу. Барселонов облитый ядовитой кровью свисал из башни.

— Барс! Барс! Витя!

Карась стащил тело вниз на моторную часть. Двумя пальцами нашел на шее сонную артерию. Все.

— Как так? Как так? Барс?

Карась не верил. Бил по щекам. Тормошил.

— Как так? Выслушай. сначала. Как так.

На башню упало тело Банджо. Позвоночник сломался. В остывших глазах не было Люськи Рейнгардт. В них плыло небо. А потом и вовсе ничего не было. Сверху на Бусю, Банджо и землю стали падать тела других пацанов. Тех кто вместе с Банджо ушли на амфибиях. Карась вскочил на ноги. Медведь приближался скачаками. Келе висели над БТР, но Карася не трогали. Карась вздохнул. Времени оставалось… Вспомнить про дочку, поворчать на Барселонова. Куда лимонки всунул. Целое ведро. Оглянуться по сторонам. Времени по краю. Вытащил из кармана любимую финку с наборной ручкой. Выставил ее вперед. Так и умер с ногтековырялкой в руке. С готовой к бою ногтековырялкой… Со всего маха Айлек обрушился на Бусю всей своей массой. После того как ничего и никого на этом месте не стало мимо проходил пешеход Тойотов. Шел себе. Никого не трогал. Из Пенжина в Пенжин. Так иногда бывает. Хорошо так шел. Сломал по пути прутик. Стягивал в себя ноздрями июльский воздух. Он взошел на пригорок и жизнь его на ближайшие три дня приобрела долгожданный смысл. В Пенжин он бежал быстрее ветра. Сплющенную металлическую лепешку, все что осталось от Буси выволакивали безотказным Белорусом. Загнали, конечно, дешево, но погудеть хватило. Если бы Тойотов рационально бухал по черному один хватило бы до квартальной премии. А так… Зато хорошо посидели. Если бы они знали. Все эти люди, птицы, звери, памятник известно какому солдату и остальные любители тренькнуть на халяву. Они не просто пили. Они справляли тризну. Тризну по великой Уйчумской битве 29 мая 1995 года.

Болек Бембек перестал отзываться день, два… год назад. Век. Совсем Шершавкин потерялся во времени, но не в пространстве. Пространство у него теперь: бабушкина кровать и стенка «Кукуритаце». Шершавкин точно знал теперь каково это оказаться живым в сырой могиле. Это… Это — поискал Шершавкин — Что-то похожее на Геленджик в июле месяце. Тесно, скучно, лежанка тонкая и пойти некуда. Везде одна сплошная кровать. Море шумит сварливым прибоем. В Геленджике и здесь. Только здесь не прибой, а техника. Краны, экскаваторы. Но все равно бестолково как геленджикский прибой. Шуми не шуми, а вареная кукуруза из эмалированных кастрюль как продавалась по цене поддержаных Жигулей так и продается в этом армянском раю. Желтый с зеленой попкой початок прыгнул на нос Шершавкину. А как пах! Как пах! Какой пах. — смутился Шершавкин. К выдуманному початку он добавил выдуманную крупную морскую соль и плетеную с солнечной медалькой бутыль домашнего розового вина… Наелся и напился так что маленькая Лиза удивилась.

— Дядя. Дядя. — тормошила она Шершавкина. А тот ел и ел, пил и пил. И кукуруза была бесконечна и бутыль без дна.

— Дядя!

— А? — очнулся наконец Шершавкин.

— Ты что пьяный?

— С чего бы это?

— Вадим когда пьяный тоже как корова мычит и глаза треугольные делает.

— Раз Вадим. Тогда и я конечно. — согласился Шершавкин.

— Нет. — подумала Лиза. — Ты не Вадим. Мама говорит, что все мужики козлы. А я думаю все не так однозначно. Все разнообразней. Есть еще и ослы.

— А я тогда кто?

— А ты отдельно. Ты козосел. Подвинься. Пить хочется.

Шершавкин вытянул левую руку. Девочка легла на нее грудью. Шершавкин приподнял руку, так чтобы Лизе было удобней. Еды у них не было, а вода была. Может по этому и не замолчали они, как Болек. На прутьях кроватной решетки собирался конденсат, но долго он не задерживался. Лиза и Шершавкин слизывали его досуха.

— Бабушка, милая. — сказал Шершавкин, когда Лиза отползла от решетки и освободила его руку. — Даже там нас не забывает. Чтобы мы без этой кровати-кормилицы делали. Шершавкин приложил нос к наручникам на правом запястье и почесался. Ему удалось снять наручники с ножки.

— Там это где? — спросила Лиза.

— Там где нас нет. Надеюсь и не будет.

— Это в Охе что ли?

Недоеденный кукурузный початок опять исчез. Шершавкин провернул несколько раз кривую ручку мыслительного стартера. Мозг тарахтел, но не заводился. Шершавкина хватило спросить.

— Ты о чем жто?

— О том. — буркнула племянница. — О том что ты козосел. Вот о чем. Слышишь?

— Не слышу. — честно признался Шершавкин.

Отдаленный шум дейатвительно затих. Наступало их время. Единственное, чем они могли помочь себе в этом положении. Это как следует проораться. Может услышит кто… Пробьются из голоса, вытекут наружу крохотными лужицами. Может кто-нибудь увидит или дай бог вступит. Тогда наверняка выйдет толк. Шершавкину и Лизе, казалось, что кричали они громко. Каждый раз как в последний. Но слабые их голоса не рвались вверх ракетами, а медленно и со страхом и одышкой как армейские духи на полосе препятствий, прыгали по обломкам, карабкались по мертвым телам и замолкали, обессилено падали вниз. Туда где их совсем не ждали Шершавкин и его племянница… А в это время на поверхности знатно штормило. Москва прислала поискового ризеншнауцера, молодого министра и выступление президента по телевизору. Не сольное как с оркестром в Берлине. Не тот масштаб. Свои же люди. Это была, как на Новый Год и вообще обо всем, привычная пауза. Иногда ее прерывали: ЭЭЭ, УУУ, Панимашь, дарагимарасияни. Сейчас и вспомнить страшно. А ведь мало того что вляпались так и жили в этом. Не дай бог. Ни нам, ни детям, ни внукам. Может правнукам? А туда им и дорога, если забудут. Как мы в свое время.