Вадим Шефнер - Лачуга должника и другие сказки для умных (сборник)

На листке зеленым светящимся шрифтом было напечатано следующее:

«Отважные космопроходцы!!!

Меня не будет с вами в пути, но я буду незримо присутствовать на корабле вашем как КОМЕНДАНТ ПО ЗАПАХАМ.

Дабы внести в жизнь вашу ароматическое разнообразие, я снабдил „Тетю Лиру“ набором ароматов высокой концентрации. Запахи будут варьироваться в течение всего полета. Появление запахов благовонных и антиблаговонных будет происходить по разработанной мной художественно-контрастирующей схеме. Пример: запах Магнолии Цветущей – запах Ила Болотного; запах Розы Весенней – запах Навоза Свежего. Именно такая система сменности создаст вам ощущение многогранности и полноты бытия.

Сохранность ароматических веществ и своевременность их распространения гарантируются высокой прочностью и термоустойчивостью микробаллонов Елецкого и точностью действия пробок Тетмера.

На первую декаду вашего полета считаю нужным ввести в действие Запах Кошачий, дабы даровать всем вам ощущение домашнего земного уюта.

Пусть радость принесут вам земные ароматы на вашем небесном пути!

Комендант по запахам Ф. Благовоньев»

Прочтя эту прокламацию, я подумал, что жена моя, быть может, и права: в действиях дяди Духа есть нечто фанатическое.

В дальнейшем выяснилось, что микробаллончики он успел широко распространить во многих помещениях «Тети Лиры». Вскоре значительная часть их была найдена и уничтожена, но какое-то количество уцелело, ибо некоторые из них дядя ухитрился спрятать в самые неожиданные места: в тепловентиляционные прорези, в малые контейнеры техсклада, в складки изолировочной обивки аудиториума. Отдельные серии баллончиков были снабжены полимагнитной облицовкой и покрыты «хамелеоновой» краской, что затрудняло их обнаружение.

Однако вернусь к дню нашего отлета.

Едва я успел прочесть воззвание дяди Духа, как из динамика послышался голос Терентьева:

– Уходим в пространство! Каждый занимает свою компенсационную камеру!

Мы с Павлом открыли две узкие дверцы в переборке каюты и вошли в некое подобие шкафа, весьма тесного. Мы стояли рядом, нас разделяла только решетчатая стенка. Дверцы автоматически закрылись: охватывая, оплетая меня, выдвинулись эластические щупальца. Запахло озоном и каким-то лекарственным составом.

Белобрысов и здесь не мог отказать себе в удовольствии пошутить в рифмах; как бы сквозь сон услыхал я его голос:

Но «гроб» сразу же утратил свою вертикальность. Я почувствовал короткий толчок, рывок и ощутил себя уже не стоящим, а лежащим; лежа я падал куда-то в небытие. А вскоре я уже ничего не ощущал. Меня как бы не стало.

– Каждый считает вслух до десяти! – услышал я механический командный голос.

При счете «десять» дверцы компенсатора распахнулись, и мы с Павлом шагнули в свою каюту. Часы-календарь показывали 14.05. и 14.06.2150 по условному земному времени. Скорость была неощутима; о том, что мы летим, можно было догадаться только по негромкому вибрирующему гудению, доносившемуся из главного отсека, где работал уравнительный альфоратор. На круглом телеэкране, вмонтированном в подволок каюты, мерцали звезды, разбросанные среди черного пространства.

– Первое – извините, граждане, – ощущение от космоса непраздничное, проговорил Белобрысов, садясь в кресло у столика. – Все тело ноет, будто сто стометровок пробежал, а в душе какое-то смутное ожидание.

Какие дьяволы и боги К нам ринутся из темноты Там, где кончаются дороги И обрываются мосты?

– И понимаешь, Степа, мне кажется сейчас, будто я видел сон, а теперь проснулся, – но это тоже сон. А потом проснусь во сне – и опять буду во сне. И так без конца…

Скажи мне, на какого пса Дались нам эти небеса?..

– Разве ты, Паша, забыл, что врач-синдролог рекомендовал всем нам в течение первых четырех декад полета не размышлять на отвлеченные темы в не думать о макропространственных формах материального мира? Он советовал в это время чаще размышлять о вещах и делах земных, вспоминать своих родных, близких.

– А ежели мне никого вспоминать не хочется? – с какой-то странной интонацией произнес Белобрысов.

Мне стало неловко, я понял, что задел его больное место: ведь он, при всей своей разговорчивости, ни разу не упомянул при мне о своих родных; очевидно, они чем-то обидели его.

– Благ-за-ин, Паша! Извини меня! Постараюсь больше никогда не напоминать тебе о твоих близких, – торопливо высказался я и сразу ощутил, что только усугубил свою бестактность. Павел смотрел на меня хмуро, исподлобья; мне показалось даже, что слезы навернулись на его глаза.

– Степан, незачем тебе передо мной извиняться, – после долгой паузы проговорил он. – Родни близкой на Земле давно у меня нет, одни только дальние родственники. Может, на Ялмезе кой-кого близкого встречу, на это вся надежда…

Средь множества иных миров Есть, может, и такой, Где кот идет с вязанкой дров Над бездною морской.

Это признание моего однокаютника весьма меня озадачило. Врач-синдролог предупреждал, что в условиях космического стресса даже небольшие психические отклонения порой перерастают в остропротекающие душевные заболевания. Сопоставив чрезмерную ностальгическую приверженность Белобрысова к двадцатому веку и его маниакальное тяготение к рифмачеству с нынешними его высказываниями, я невольно пришел к печальному выводу, что передо мной человек с надтреснутой психикой.

Дальнейшее поведение Павла, казалось, подтвердило мою догадку. Вынув из своего личного контейнера некий плоский предмет, он протянул его мне и сказал:

Полюбуйся, Степа, на наше семейство. Здесь все в полном сборе.

Это был снимок, наклеенный на лист серого картона и заключенный в охранную рамку из квазифера. На плоскости размером девять на двенадцать сантиметров я различал двух взрослых – женщину и мужчину – и двух мальчиков дошкольного возраста, очень похожих один на другого. Странная одежда, в которую были облачены все четверо, указывала на давность фотодокумента; это подтверждала и выцветшая надпись, сделанная в нижней части картона лиловатыми чернилами: «Март 1951 г.».

– Узнаешь? – спросил меня Павел, ткнув пальцем в изображение одного из мальчиков.

– Какое-то сходство есть… Это твой прадед?

– Нет. Это я – собственной персоной. Хошь верь – хошь проверь. А рядом мой брат Петя.

– Почему же он не провожал тебя в полет? – спросил я, чтобы только не молчать и не дать заметить моему собеседнику, что я ошеломлен его высказываниями.

– Брата Пети давно нет в живых, – тихо ответил Белобрысов. – Я убил его… Потом я тебе расскажу, как это дело случилось.