Вадим Шефнер - Лачуга должника и другие сказки для умных (сборник)

Э л а. Довольно-таки мутная байка.

Я. Тест заключается в том, что испытуемый должен продолжить эту историю и дать оценку каждому действующему лицу. Кто здесь выиграл и кто проиграл?

Э л а. Кудесник себе не взял яблока. Значит, он мог обессмертиться – и не захотел?

Я. Да, выходит, что так. Но это лежит за пределами теста, это к делу не относится.

Э л а. Нет, относится! Он был мудрый, а яблока себе не взял. Значит, он знал, что яблоки эти никому не принесут счастья.

Я. Но ведь бессмертие – это уже само по себе счастье!

Э л а. Нет! Бессмертны должны быть или все люди на свете, или никто на свете. Я бы вовсе не хотела быть бессмертной, зная, что все кругом смертны. Мне было бы просто стыдно и неприятно… И потом – ты помнишь этих несчастных вечных людей у Свифта… Струдберги, что ли?..

Я. Но у него они не по своей воле…

Э л а. А когда по своей воле, как эти твои дурацкие короли и королевы и всякие там принцы, – это еще хуже. Ведь никакие царства не вечны, и их в конце концов прогонят с престола и даже без пенсии. А принц, из-за того что его родители бессмертны, никогда не вступит на престол. И выиграл во всей этой истории один только конь. Да и то… Ведь это только люди знают заранее, что они умрут. Коню его бессмертие – не в коня корм.

Я. Постой, а об этом поселянине ты ничего не сказала. Он ведь тоже обессмертился.

Э л а. Ты говоришь, он знал, что яблоко это необыкновенное?

Я. Вообще-то ему сказали… Но у него не было времени на размышления.

Э л а. А когда он начал жевать это яблоко, он не подумал, что невеста его останется смертной? Что он будет все такой же, а она будет стареть у него на глазах?! Хорош гусь!

Я. Я же тебе говорю, что все очень быстро произошло. Уже потом до него дошло, что он, может быть, не очень-то хорошо поступил по отношению к ней.

Э л а. Он поступил как подонок! Это даже хуже, чем измена с другой женщиной. То измена по любви или по легкомыслию, а это просто измена, предательство… Но хватит этих тестов. Ты скажи мне, что с тобой-то творится? Ты в чем-то изменился, а в чем – не пойму.

Но что я мог сказать ей после этого разговора? Я перевел беседу на какую-то мелкую тему. Эла, ожидая чего-то более серьезного, обиделась, замолчала.

Есть молчание согласья, Праздничная тишина; Есть молчанье поопасней, Есть молчание – война.

С этого дня трещинка отчуждения возникла между нами – и все ширилась, ширилась…

За ужином все мы, за исключением дяди Фили, сидели присмиревшие, погруженные в свои мысли. Привыкали к новой жизни. Да и похмелье сказывалось, в особенности на тете Лире: вид у нее был кислый. Зато муженек ее высоко держал знамя миллионера – пошучивал, строил монументальные планы; он успел опохмелиться из потайных своих запасов.

– Сколько Хлюпик людей-то перекусает за миллион лет! – воскликнул он вроде бы ни к селу ни к городу. – Не счесть! Десять дивизий!

– На поводке его теперь надо держать, чтоб не выбегал на улицу, высказалась тетя Лира. – А то кто-нибудь возьмет да пристукнет.

– Купит, купим поводок, Лариса! – заверил дядя Филя. – Сперва кожаный, а там, глядишь, и до золотой цепочки дело дойдет… Мы, будь уверена, не только по годам, а и по деньгам в миллионеры выйдем!.. И пора думать нам о каменном доме. Не годится нам в деревянном жить по нашему-то нынешнему званию.

– С каких шишей каменный-то построишь? – хмуро возразила жена.

– Экономить будем, копить будем. Временно во времянке поживем, а сюда дачников пустим. Сперва пожмемся – зато потом развернемся. Времени у нас впереди много.

– Ой, умирать-то как будет страшно, миллион лет проживши… За тысячу лет до смерти дрожать начнем, – вздохнула тетя Лира. – Уж и не знаю, добрый ли мы подарок получили.

– Оставь эти разговорчики, – одернул ее дядя Филя. – Другая бы от радости плясала, а ты ноешь.

– Ладно, ладно, не буду… Пойду поросенка покормлю.

– Вот это дело. За Хлюпиком и поросенком теперь особый уход нужен. И к ветеринару надо их сводить, зарегистрировать возраст. Сейчас мы о своем долгожительстве помалкивать будем, а потом, когда нужно, всему миру объявимся. И в доказательство ученым вечную собаку покажем…

– И вечную свинью подложим, – вмешался Валик. – Но имя дать надо. А то «поросенок» да «поросенок», а ведь он наш товарищ по бессмертию.

– Прав ты. Валик, прав! – согласился дядя Филя. – И ведь свиньи – они умные, они в цирке-то что вытворяют – буквы узнают! А наш-то за такие годы ума наберется – извини-подвинься!

– Ему нужно создать культурные условия: трансляцию в сарайчик провести, азбуку там повесить… – не то в шутку, не то всерьез высказался Валентин. За миллион лет он, может, доцентом станет, до докторской степени дохрюкается. Ему надо международное имя дать. Например – Антуан. Его крестить надо.

– Это уж богохульство будет. В Бога не верю, но богохульства на своей жилплощади не допущу, – твердо заявил дядя Филя.

– А мы не по-церковному, а по-морскому, как корабли крестят. Бутылку шампанского о нос разбивают – и корабль окрещен.

– Нет, не позволю! Так и убить животное можно. И посуду бить не годится. Посуду уважать надо!

В эту минуту Хлюпик, спокойно лежавший на полу, вдруг залился лаем и, опустив хвост, кинулся к двери. Учуял, что кто-то идет.

Мы все вышли из дома. От калитки к крыльцу шагала почтальонша тетя Наташа. Что-то настороженное, замкнутое угадывалось в ее лице и даже в походке.

– Срочная телеграмма, – сказала она. – Плохая.

В телеграмме сообщалось, что мать и отец Валика погибли на станции Поныри вследствие несчастного случая. Позже выяснилось, что смерть их была и случайна, и нелепа: они, перебегая через запасный путь, попали под маневровый локомотив. Оба были трезвы; они вообще спиртного в рот не брали.

Горе Валентина описывать не стану. Скажу одно: не будь он долгожителем, он бы легче перенес несчастье. Людям свойственно выискивать причинные связи даже между событиями, которые меж собой никак не связаны: Валик решил, что смерть родителей – это отместка судьбы ему за то, что он стал миллионером. И это надломило его, исковеркало его характер.

В недалеком будущем и меня ждала беда. И виновником ее стал я сам, тут уж не отвертишься.

Когда я вернулся из Филаретова в Питер, я несколько дней ходил и думал: с одной стороны, Бываевы дали мне выпить экстракт именно в расчете на мое молчание, но, с другой стороны, не грешно ли утаивать от матери такое важное событие? Наконец решился. Взяв с матери клятву, что никто на свете не узнает от нее того, что я ей открою, я рассказал все.

Странное действие произвел на нее мой рассказ. Она, кажется, даже не очень удивилась, только побледнела и тихо сказала:

– Я всегда подозревала, что с тобой случится что-нибудь подобное.