Вадим Шефнер - Лачуга должника и другие сказки для умных (сборник)

– А я еще не знаю, кем буду. Это плохо?

– Нет, ничего. Только не становись какой-нибудь очень серьезной.

– Ну, серьезной я не стану. А ты давно был в зоосаде? Идем туда. На билеты у меня хватит.

– У меня тоже хватит. Идем.

– Только идем пешком. Ты любишь ходить по городу?

– Очень. Мы с Толькой часто шляемся, весь город исходили.

– Я тоже люблю город. В прошлом году я летом в деревне жила, там хорошо, но скучно. Через какой мост пойдем?

– Давай через Биржевой.

Мы дошли до Среднего и прошли по нему до Малой Невы. Когда мы шагали между Шестой и Пятой линиями мимо парикмахерской, я сказал Маргарите:

– Вот сюда я стричься хожу. Здесь один старый парикмахер есть, у него левый глаз обыкновенный, а в правом зрачок продолговатый, как у кошки. Это единственный такой человек в городе. Хочешь, пойдем посмотрим на него?

Я взял Маргариту под руку и подтолкнул ее к дверям парикмахерской.

– Нет, не пойду, – сказала Маргарита. – Ведь это мужская парикмахерская.

И мы пошли дальше, но уже под руку. Это было очень приятно – идти с Маргаритой под руку. До этого я ни с кем так не ходил. Парикмахерская эта и поныне существует. Вообще парикмахерские – самые прочные заведения. Все другие магазины и учреждения меняются, закрываются, переезжают, переименовываются, а парикмахерские остаются на месте. Если я захочу назначить кому-нибудь свидание через сто лет, то назначу его у парикмахерской.

Проходя мимо Толькиного дома, я сказал Маргарите, что вот здесь живет мой друг Толька. Он выучил меня курить.

– Разве ты куришь? – удивилась Маргарита.

– Курю по мере надобности, – ответил я. – Не дымить же мне все время. Когда мне надо о чем-то серьезно подумать, тогда я и курю. Вот Толька – тот все время курит. Ты знаешь, как мы с ним познакомились? – и я начал рассказывать о дочери Миквундипа.

– Постой, – перебила меня Маргарита. – У меня она тоже была. Только не такая уж она красивая, как ты расписываешь.

– А к тебе-то зачем из МИКВУНДИПа приходила? Ты разве была отстающей? Что-то не похоже.

– Она ко мне из-за того приходила, что я умею обеими руками писать, и умею наоборот писать, зеркальным письмом. Она узнала – вот и пришла. А потом она из пистолета стреляла и дала мне тест-анкету заполнить. После этого она у меня нашла математический идиотизм и ранний сексуальный крен. Я не знала, что это такое, записала и показала нашей учительнице. Та очень рассердилась на эту миквундипиху и сказала, что никакого крена у меня нет. Там, понимаешь, в анкете был вопрос, хочется ли иногда поцеловаться. Ну, я и ответила, что иногда хочется. Ведь это правда? Правда! Вот миквундипиха к правде и придралась. А у тебя был в детстве какой-нибудь крен?

– У меня был крен к компоту. Но теперь это пройденный этап.

– А у меня в детстве такой крен был; у нас лампа над столом висит, так если она качнется, мне сказалось, что весь мир качается, я очень пугалась. Колька нарочно иногда раскачает, а я кричу вовсю. Но это тоже пройденный этап.

В зоосаде народу было мало. Звери важно и спокойно сидели в своих клетках. Казалось, они сами забрались за решетку посмотреть, что из этого получится. Казалось, захотят они – возьмут и выйдут и пойдут куда им угодно.

– Ты каким зверем хотел бы быть? – спросила Маргарита. – Я бы зеброй.

– Ты и так как зебра. Только у тебя полосы на футболке вдоль, а у нее поперек. А я бы – леопардом. Тигр очень уж громоздкий, а леопард – в самый раз. А потом он на вид не такой злой.

– А по-моему, это все буржуазные выдумки, что звери злые. Кто-то когда-то сказал – и все, как попугаи, повторяют. А звери не от злости на других зверей охотятся, а просто есть хотят, а по-другому они еду себе добывать не умеют. Ты любишь американские горы?

– Люблю, только у нас, наверно, денег не хватит.

Мы подсчитали, сколько надо за вход в сад Госнардома и сколько – на американские горы. Не хватало восьми копеек.

– Идем, походим и будем все время смотреть вниз, – предложила Маргарита. – Может, и найдем какую-нибудь монетку.

Мы так и сделали. Вскоре возле клетки барсука мы нашли двугривенный.

– Спасибо, дорогой товарищ барсук! – с поклоном сказала Маргарита.

Над американскими горами стоял визг. Некоторые катающиеся визжали так, для интереса, а некоторые взаправду. Мы с Маргаритой молча сидели в открытом вагончике, в первом ряду, и прямо под ноги нам летела пропасть; а потом мы вдруг ехали прямо в небо. Но все окончилось слишком быстро, а больше денег у нас не было. На оставшиеся от находки двенадцать копеек мы купили три арапчика и съели их на ходу. Арапчиками называются отбракованные, битые, почерневшие яблоки; стоили они очень дешево.

Мы вышли из сада Госнардома и пошли проспектом Максима Горького к памятнику «Стерегущему». Когда мы поравнялись со зданием Биржи труда, мы заметили, что перед ним почти никого нет. В прошлом году здесь еще толпились безработные, а теперь их почти что и не было.

– Скоро Биржу труда закроют, – сказала Маргарита. – Когда мы пойдем работать, нам уже никакой Биржи труда не понадобится. Папа мой говорит, что теперь уже от ворот принимают. Прямо на завод приходит человек – и его оформляют. Вот здорово!

– У нас в квартире один бывший безработный живет, он слесарь-инструментальщик, – сообщил я. – Он уже два года работает, даже на мотоцикл копит. Он уже себе подержанного «Индиана» присмотрел. И ты знаешь, как он зимой копит деньги на это дело?

– Ну как?

– Он на себя не надеется, боится растратить. Он после каждой получки стучится к нам и бросает деньги в форточку – не за окно, конечно, а между рамами. Он знает, что до весны тетя Аня раму ни за что не откроет.

– А по-моему, это буржуазная выдумка – рабочему покупать себе мотоциклет, – серьезно сказала Маргарита. – Ведь мотоциклет – это вроде как бы половина автомобиля, а автомобиль – это заграничная буржуазная роскошь. И значит, этот твой сосед хочет стать полубуржуем.

– А я о велосипеде мечтаю, – сознался я. – Это ведь ничего?

– Велосипед – это другое дело, – ответила Маргарита. – Это – спортивный прибор, ты на нем своими ногами вертишь. Папа мой говорит, что в будущем у всех велосипеды будут, как сейчас носовые платки.

Я схватился за карман и убедился, что у меня сегодня носовой платок есть. Ну, значит, и велосипед со временем будет, подумал я.

Тем временем мы дошли до Кировского проспекта, который тогда именовался улицей Красных Зорь и был покрыт не асфальтом, как сейчас, а деревянными торцами. Свернув к памятнику «Стерегущему», мы долго смотрели на него. Он и тогда был таким же, как теперь, – ведь на то это и памятник. Только вода из открытого кингстона тогда не текла – воду провели позже.

– А страшно все-таки умирать так, – сказал я Маргарите, глядя на бронзовых моряков. – Хотя, знаешь, лучше уж так, чем как-нибудь по-другому.