Юлия Григорьева - Сказка о спящем красавце или Леськино счастье [СИ]

Поскрипывает возок на ухабах. Полозья легко скользят по снегу скрипучему, а позади две ровные полоски стелятся. На елках шапки белые, так в холодных лучах зимнего солнца и переливаются, так и подманивают за ветку дернуть да под пушистым дождем покружиться. А может и с зайчишкой в догонялки сыграть. Ишь, приоделся в новую шубку да так хвостом куцым и вертит, так глазом и косит длинноухий.

— Уж я тебя!

И поскакал зайчишка, будто им из рогатки стрельнули. Да далеко не убежал. На пень запрыгнул и с него поглядывает — играть зазывает. Да некогда мне с тобой, лопоухий, по лесу-то бегать! Мне в терем княжеский надо. Видишь, богатств лесных возок полный? То-то же. Это тебе живется без надобности: то потеха, то от волка ноги унести. А у меня забот полон рот, вот и не отвлекай, ушастый. Важная я нынче. Сама Лесовика Берендеевна князя потчевать соленьями да вареньями станет.

А куда ж он без меня, сердешный? Кто так груздечек обласкает, что он сам в рот просится? А кто такие ягодки соберет, чтоб одна к одной бочками спелыми жались? Некому кроме меня таких чудес сотворить. Чай, в лесу живу, да с ним дружбу крепкую вожу, так он со мной щедротами своими и делится. А я за то его берегу и лелею.

Заплутает девка глупая, или дите наивное, так я им веточками пошуршу, чтоб дорожку до дома указать. А злыдню какого в болото загоню, да гадюкам оставлю, пущай сам выпутывается. А могу и до ночи кругами водить, а ночью такой скрежет да уханье устрою, что к утру бегут, себя не помня. Кто с добром придет, того привечу, а кто с топором да огнем, да с капканом коварным, того заморочу, всю душу вытяну, а поганить дом мой не дам!

А князь наш хороший. Еще княжичем был, так коли на охоту приедет, до земли лесу поклонится и дары зверям оставит. Откуп, стало быть, дает за душу загубленную. Я сначала сердилась на него, а потом простила. Попусту зверья не бил, ради забавы кусты не ломал, и деревья рубить запретил. Знают князья издревле, что не простой мой лес, есть у него хозяин. А еще этот лес предок князей нынешних сажать начал. Первую елочку в землю пустую воткнул, да беречь велел. «Заповедное, говорит, место. Кто покусится, голову с плеч, потом не плачьте». Так и сказал. Мне дед сказывал, а я всё думала, как без головы-то плакать будут? Но на то он и князь, чтоб про головы людские знать больше других. Раз сказал, значит, правда.

Вот и растет лес заповедный, и мы в нем испокон веку проживаем. Дедов да батьку моего лешаками кликали, меня и вовсе ведьмой. Дурье деревенское! Да какая ж я ведьма? Кудесница — то верно, но не ведьма. Только мне всё равно, пусть языками чешут, они на то людям и дадены. А нам не до этого, дел всегда хватает. Да и гордость опять же. Буду я еще глупости слушать. А зайдет в лес такой дурень языкастый, вот тогда и посчитаемся, чтоб не болтал попусту. Сказано — кудесница, стало быть, уважь, да до земли поклонились.

И не злая я вовсе. Как есть добрая. Да кого хочешь спроси! Они сами в том сознаются. Пробовала я. Зашли как-то в мой лес такие рассказчики: двое мужиков было. Так я сама к ним выйти изволила. Руки в бока уперла, брови нахмурила да глаза огоньками красными зажгла. Враз добро мое признавать начали. А то — ведьма. Вот я вам! А то, что первый икать начал, а у второго глаз дергается, так то не от страха, а всё от усердия. Верно говорю.

Зато как при виде меня радуются. В какое село не войду, у жителей ихних щеки от улыбок того гляди треснут. Так и щерятся, так счастьем и светятся. А как кланяться примутся, чуть лбы не расшибают. Не всякому князю так поклоны бьют. Вот что значит — уважение. Мне так и батька сказывал: бояться, стало быть, уважают. А где уважение, там и любовь рядышком ходит. Любят меня, выходит.

А как не любить, когда добрая и красивая? А еще заботливая. Вон, услыхала я, что князюшка наш занемог, так я возок и собрала. Да только соленья и варенья — это побаловаться. Настоящее-то лекарство — травки мои. Их, вон, полный мешок рядом лежит. И от головы, и от зубов, и от прострела в пояснице. Всё есть. А уж от жара да кашля, так того и не счесть. А еще, чтоб сон был сладкий, и чтоб тоски-печали не было. Чего болит, всё вылечу. На то я и кудесница.

Вот приеду к терему княжьему, в ворота стукну, да скажу, мол, соколика подлечить приехала, так и отведут меня к болезному. А не отведут, так сама себе дорожку открою. Усердная я. Коль уж сказала, что заботливая, так хоть вешайся, а слово сдержу. Кто меня знает, тот не спорит. А чего спорить, ежели польза есть? Ладно бы врала я, так ведь и вправду знахарка. Дурачье-то деревенское хоть ведьмой и кличут, а как хворь какая, так ко мне бегут. Помоги, говорят, Лесенька, век богов молить станем. А я и помогу. Чего ж не помочь, коль людям худо. Вот и выходит, что добра во мне всё одно больше.

— Эге-гей, Чалая, шевели копытами, родимая! Не гулять, чай, отправились, а князя из беды выручать!

Вот и бежит лошадка споро, а за ней сани катятся. На санях возок стоит, а в том возке я средь добра своего сижу, только мне местечко и осталось. А щедрая потому что. Да и куда мне столько-то? Одна живу, угощать особо и не кого. Волкам груздики мои без надобности, зайцам и белкам — тоже. Медведь тот вообще в берлоге дрыхнет, да пар клубами из ноздрей пускает. Так и получается, одной мне всё это и надо. Я уже немочным моим надарила, так они мне в ответ свое тащат. И как откажешь, коль спасибо говорят? Вот и выходит, свое на чужое меняю.

Только своего добра еще полон погреб, вот и свезу князюшке. Ему хорошо, и мне ладно. Как от травок полегчает, так блинов с вареньицем отведает. Или грибочков соленых. Им, мужикам, под хмельнуху то самое будет. Глядишь, и помянет меня добрым словом. А мне больше-то и не надобно. Лишь бы лес и дальше берег, да с почтеньем к нему относился. Что еще кудеснице-лешихе нужно?

Разве что пряников сладких. Вот их за помощь свою возьму. Уж больно я пряники уважаю. А еще бублики румяные. Но их-то и сама спечь могу, а пряники только на ярмарках покупаю. Чтоб, значит, праздник для души был. Кому серьги золотые, а мне пряников кулек полный. Сережки, тьфу. Чего в них толку? Я и без затей красивая, а вот радостно себе сделать, так это милое дело.

Вот и лес закончился. Выбежала Чалая на дорожку людную. А ту-у-ут… Река людская! И откуда их столько-то? Так червем длинным и ползут, самой Лесовике Берендеевне ехать мешают. Кто пеший, кто в санях — и всё девки разряженные. Щеками, что снегири грудками светят, друг на друга пялятся да хмыкают. От украшений золотых да камений самоцветных в глазах уж рябь, а они будто друг перед дружкой хвастают.

Не одни девки, конечно. С отцами да братьями едут. А с кем и матери в платках вышитых сидят, нахохлились, ну, что твой воробей на ветке. Глазенками так по сторонам и стреляют. На чужих дочек волками глядят, а как к своей повернутся, так будто мед с лица ее пьют. И на меня позыркали, да только мне дела нет. Чего уж они там разрядились — мне не ведомо. Только когда князь болеет, кто ж рядиться станет?