Константин Соловьев - Восьмое Небо

Старый голем потер затылок – неуклюжее подобие человеческого жеста.

- Я просто хочу убедиться, что ты в порядке. Ты – капитан на этом корабле, от твоих решений зависит его судьба и жизни его экипажа.

- Я в порядке, Дядюшка Крунч. И мне уже не девятнадцать лет. Может, я все еще путаю сигналы гелиографа, но в остальном я научилась разбираться вполне сносно. Если ты не заметил, я уже не ребенок. Мне не нужна опека.

- Особенно опека старого ржавого болвана вроде меня, - Дядюшка Крунч скрежетнул челюстью, - Извини. Мы, старые механизмы, неохотно отправляемся на слом. Все пытаемся убедить себя, что еще на что-то годны. Я не хотел тебе докучать. Просто мне показалось, что ты в последнее время ведешь себя немного… необычно. Слишком рассеянна, погружена в мысли, краснеешь не к месту…

Алая Шельма вздернула подбородок. Несмотря на то, что поднялся он достаточно высоко, Шму подумалось, что в этом движении было что-то рефлекторное, как в защитном движении ската-шипохвоста.

- Я в порядке, - медленно и раздельно произнесла капитанесса, - Просто на какой-то миг потеряла душевное равновесие. Это простительно для человека, невольно развязавшего самую большую войну столетья, ты не находишь?

Дядюшка Крунч покорно склонил бронированную голову, полированная сталь которой могла бы сойти за седину.

- Хорошо. Просто мне показалось, что потеря твоего равновесия большим образом связана с мисс Драммонд, чем с войной.

Подбородок Алой Шельмы опустился на полдюйма. Может быть, даже на четверть. Капитанесса фыркнула.

- Ерунда. К тому же, я не выношу треску, уж ты-то знаешь…

- Значит, ты относишься к мисс Драммонд ровно так же, как относилась бы к любому другому пленному? Как к Тренчу, например?

Плечи капитанессы немного поникли. Возможно, этого не было бы заметно, будь она в привычном мундире, но сейчас Шму это хорошо заметила.

- Может, не ровно так же, - неохотно проронила капитанесса, - В ней есть что-то… такое, знаешь… Словно… Черт возьми, глядя на нее, я вспоминаю саму себя в ее возрасте. Растерянную девчонку в непривычно сидящем мундире. Вышвырнутую из привычной жизни, как из лодки, в бездонное небо. В ней есть что-то похожее. В ее глазах. Она тоже по какой-то причине оказалась не на своем месте. Может, у нее в жизни были более достойные мечты, чем наблюдать за косяками мигрирующей трески.

- Был бы здесь Габерон, наверняка бы съязвил что-нибудь идиотское про трогательную близость душ, - тяжело проскрипел Дядюшка Крунч, - По счастью, они с Корди сейчас слишком заняты шлифованием сказки про Леди Икс, чтоб обращать внимание на окружающее.

- Благодарю за заботу, - холодно произнесла Алая Шельма, стягивая рубашку через голову, - А теперь, если не возражаешь, я отойду ко сну.

- Совсем забыл, что мне заступать на ночную вахту. Доброй ночи, капитанесса.

Абордажный голем молча двинулся к двери, поскрипывая на каждом шагу.

- Доброй ночи, Дядюшка Крунч.

Едва он вышел, Алая Шельма потушила лампы и каюту заполнила темнота.

* * *

Шму разочарованно вздохнула и тихонько, чтоб не скрипнула ни одна доска, пустилась в обратный путь. Подниматься обычно легче, чем спускаться, но сейчас каждое движение отдавалось болью в спине – словно на ней висел груз из всех страхов и переживаний сегодняшнего дня. Из-за этого подъем казался в дюжину раз сложнее, чем обычно.

Убедившись, что на грот-мачте никого нет, не считая пары сонных пескарей, лениво щиплющих канат, Шму взлетела на салинг. Ее било мелкой дрожью, но не от ночного холода, а от переполнявших впечатлений. В ее внутренней Пустоте образовалась еще одна крохотная трещина.

Шму вытащила из-за пазухи склянку – с таким ощущением, будто вытаскивает собственное сердце, холодное и гладкое. Вынула пробку, зажмурившись от ужаса. В нос ударил запах, тяжелый, застоявшийся, но почти привычный. Глоток бездны. Почти то же самое, что вдох пустоты.

Всего один глоточек.

Не открывая глаз и судорожно выдохнув, так, словно пила обжигающий ром, Шму запрокинула склянку и сделала глоток. Один маленький-маленький глоток…

…замок баронов фон Шмайлензингеров занимал почти целый остров. Но не потому, что был настолько велик, хотя, без сомнения, имел весьма внушительные размеры, а потому, что сам остров, потомственное владение готландских баронов, год от года делался все меньше. Висящий в небе в высоте двенадцати тысяч футов, он стал жертвой хищных юго-восточных ветров, что пировали в окрестностях острова испокон веков, мало-помалу подтачивая его, незаметно и вместе с тем необратимо, как детские языки украдкой облизывают выставленные на просушку леденцы.

Говорили, еще четыре поколения назад остров фон Шмайлензингеров имел двести рутов длины или, в современных униатских мерах, почти две с половиной тысячи футов [127] Рута – старогерманская мера длины, приблизительно 3,5 м. Двести рутов – около 730 метров. . С тех пор многое изменилось. Трижды отколовшиеся от острова куски тверди падали в Марево – бароны фон Шмайлензингеры в прежние времена отличались воинственностью и вражеские эскадры не раз бомбардировали его. Один раз, при жизни прадеда Шму, в остров врезался тяжелогруженый шлюп, враз уменьшив его площадь на добрую четвертушку.

«Еще десять лет, и здесь останется место только для курятника, - имел обыкновение говорить отец, когда бывал не в духе, - Проклятый остров тает, как кусок сахара в чае».

Сейчас она оценила бы его иронию, от ее собственного имени, столь же величественного, сколь и неуклюжего, осталось лишь крошечное «Шму» - точно последняя кроха земли, все еще чудом висящая посреди безбрежного небесного океана. Но всякое «сейчас» вдруг пропало, так внезапно, что она даже не успела испугаться. И началось другое «сейчас», то, в котором она не скорчилась на мачте в окружении хищных ночных ветров, а сидела на мягкой кушетке в коридоре фамильного замка фон Шмайлензингеров. На ней была не чужая, со въевшимся запахом соли и пороха, одежда, а тонкое розовое платье из парчи. Густые волосы пепельного цвета, тщательно заплетенные в тяжелые косы, свисали едва ли не до пола, подметая бантами мраморные плиты, помнящие, должно быть, еще поступь первых фон Шмайлензингеров, отважных и дерзких каперов на службе короны.

Отец вышел из своего кабинета, резко закрыв за собой дверь. Он был похож на ростровую фигуру из тех, что в прежние времена устанавливали на корабельных носах, но фигуру, пережившую немало штормов и потемневшую от времени. Несмотря на мягкий домашний костюм из каледонийской шерсти, он всегда казался ей твердым, словно выточенным из цельного дерева. Но если наполненное магической силой дерево всегда норовит взмыть вверх, он, напротив, выглядел тяжелым, едва удерживающим положительную плавучесть. Так иногда бывает со старыми кораблями.