Владимир Лещенко - Серебряный осел

Эомай не успел ее удержать. Бесстрашно вышел Кар на середину зала, стал прямо напротив судейской кафедры.

– Я, царь Тартесский Кар, сын Истолатия, союзник и друг римского народа, заявляю, что подсудимая Белинда, она же Орландина, не может быть взята под стражу и осуждена, ибо находится на службе в ополчении Тартесса в чине опциона и подлежит лишь моему суду или же суду августа. Я также перед лицом собравшихся обвиняю наместника Британского Артория и его советника, понтифика Мерланиуса, в подстрекательстве к смуте и поддержке мятежника Аргантония, а также в злоумышлении на имперские устои.

Зал дружно охнул.

– Самозванец! – завопил вышедший из ступора Эргион, хватаясь за синюю бороду. – Хватайте его, это самозванец! Царь Аргантоний дает тысячу ауреусов за его голову!

Названная сумма произвела прямо-таки магическое действие на стражников, рванувшихся было вперед, туда, где бесстрашно замерла хрупкая мальчишеская фигура.

Не изменившись в лице, Кар выбросил вперед правую руку.

Искристая дымка окутала его кулачок, а затем розово-радужный поток света хлынул во все стороны, отразился от солнечного диска на груди каменного Аполлона и ударил по стражникам. Те с воплями покатились по полу.

– Этого достаточно? – осведомился Кар.

– Родовая магия тартесских царей… – пробормотал верховный жрец, приподнимаясь. – Точно, он!

– Ва-аше вели-ичество… – пролепетал Ушбар, падая на колени. – Не признал сперва… – Вельможа даже не побледнел, а стал каким-то иссиня-белесым. – Простите старого дурака… Возвращайтесь домой, ваше величество… Ваш дядюшка так вас заждался, уже и завещание в вашу пользу написал-ал…

И без сознания рухнул под ноги с трудом поднявшейся страже.

Надо отдать должное префекту – он не потерял самообладания, может быть единственный из присутствующих.

– По закону я не вправе решить это дело… Его может рассудить лишь август. Всем сторонам предлагаю отправиться в Александрию для законного решения.

Он поглядел на Дельфийского первосвященника. Последнее слово оставалось за мудрым старцем. Селевк Умандага поднялся со своего кресла. Народ почтительно умолк.

– Не мне решать, кто из вас прав в вашем споре, юноша. – Жрец намеренно не называл ни имени, ни титула Кара. – Я могу говорить лишь от имени светлого Аполлона и только по делу, касающемуся попытки осквернения и ограбления храма.

Повисла долгая пауза.

Святой старец махнул рукой, и неокор ввел в зал Стира. Ослик был увит лавровой гирляндой, переплетенной розами. Зрители недоуменно зашушукались.

Что бы это значило?! Обе сестры переглянулись. Орландина пожала плечами.

– Феб указал нам истинных виновников преступления. – Селевк подмигнул Варениксу, а затем… ослу. – Они, надеюсь, понесут заслуженную кару. Но невинные, – загремел голос первосвященника, – а тем более спасители храмовой чести и имущества не должны остаться без награды! Мы не можем дать им часть имущества, коим располагает святилище. Ибо все это не наше, а божье. – Снова пауза. – Однако жреческая коллегия, посовещавшись, приняла решение даровать этим паломникам право промантейи, то есть право внеочередного обращения к оракулу. Сегодня, как вы помните, пифия входила в святая святых и вопрошала волю Феба. Спросила она и по вашему поводу. Подойди ко мне, отец Феофил.

Неокор, отойдя от серебряного осла, приблизился к владыке, и тот вручил ему дощечку.

– Прочти!

Жрец прокашлялся и начал читать напевным, хорошо поставленным голосом:

С привычной печалью смотрел Потифар, верховный жрец бога Тота и старший херихеб столичного храма Серапеум, как в малый тронный зал вступает государь.

Нет, пока еще на своих ногах, почти не подгибающихся, и телохранители-эфиопы под руки его не ведут – всего лишь почтительно поддерживают, но…

«Сколько ему осталось?» – задал один из ближайших советников августа Птолемея Сорок Четвертого Клавдия вопрос, который задавал себе регулярно.

Слева от неторопливо передвигающегося («медленно волочащего ноги») владыки Империи семенил его личный лекарь, Авл Гиппонакт.

– Государь, – угодливым тенорком зудел служитель Эскулапа. – вы совершенно не следите за своим здоровьем. Я не устану повторять – соблюдайте режим! Утром гимнастика, потом плавание. На обед тушеный каплун с персиками.

– Но я как раз заказал повару кабана, – прошамкал август.

– Ни в коем случае, божественный! – воскликнул медик. – Это для вас хуже яда! Только мясо цыплят! Потом ванна, теплая вода, массаж… И вы проживете еще сто лет.

Что ж, по крайней мере, Гиппонакт прямо заинтересован, чтобы его коронованный пациент прожил как можно дольше – учитывая размер выплачиваемого жалованья.

Врач, пятясь задом, покинул малые покои, а вместо него появился вольноотпущенник Наркисс – симпатичный парень лет двадцати пяти с хитрыми, зелеными, как у кошки, глазами.

Херихеб поморщился.

Терпеть не мог этого типа, но выносить приходилось, ибо тот был любимцем престарелого монарха. Он был при нем кем-то средним между секретарем, доверенным лицом и шутом.

«Словно при дворе какого-нибудь скандинавского или саклавийского конунга», – мысленно посетовал Потифар, глядя на ужимки, с которыми молодой человек приближался к трону.

– Привет, дядюшка! – развязно осклабился Наркисс.

– И тебе привет, мой друг!

– Ты чем-то огорчен, дядя?

– Да вот, месяц как почти не вижу собственной жены, – пожаловался Клавдий доверенному лицу.

– То-то и оно, что месяц, – изрек вольноотпущенник. – Медовый у нее месяц. С Митронием из второй преторианской центурии. С любовником, – уточнил он, чтобы все было ясно. – Совсем стыд потеряла. Думаешь, что он у нее первый? Да у нее любовников, как крокодилов в Ниле нерезаных! Мой тебе совет, дядюшка: сейчас же иди в казармы преторианцев да вели трибуну всех крепких да смазливых парней переловить и утопить. А жене отруби голову!

– Ах, ну что ты себе позволяешь? – замахал на него руками старец. – Или ты не знаешь – жена августа выше подозрений. И вообще, нам пора заниматься государственными делами.

– Дел сегодня не ожидается, – сообщил Наркисс. – Вот только пропретор за каким-то Анубисом приперся. Новый закон придумал – о борьбе с кражами скота. Воруют, понимаешь ли, овечек и козочек у нас часто. Жен им, что ли, не хватает. Как думаешь, Потифарушка? Как жрец жреца спрашиваю!