Алексей Лютый - Рабин, он и в Африке Гут

А стол тем временем уставили всевозможными плошками и мисками, наполненными блюдами национальной кухни сынов израилевых. Мацы, правда, не было, поскольку ее еще не изобрели, но часть блюд напомнила Сене те, которыми его кормила тетя Соня в Одессе, и Рабиновичу взгрустнулось. Погрузившись в воспоминания, он даже забыл наорать на Жомова, осушившего исключительно для аппетита литровый кубок с вином. Потом-то Сеня пришел в себя и все дальнейшие попытки омоновца с утра напиться пресек в корне.

Бедному Ване нечего было возразить насчет этого запрета. Он даже к Сениному милосердию взывать не мог, поскольку с похмелья не страдал. Тестирование самогонки, к которому вчера так тщательно готовились менты, было прервано появлением Лориэля. Наглый эльф, как обычно, отвлек друзей от крайне важного занятия, нахамил и исчез, испоганив все благие начинания. Ужаснувшись малому количеству самогонки при огромном числе алчущих потребителей, Сеня едва не с руками вырвал у Жомова бурдюк с бормотухой и, аргументируя этот грабеж тем, что самогонка понадобится для поднятия духа переселенцев, спрятал весь алкоголь в своей палатке. Ну а дабы ни у кого не возникло соблазна стащить бурдюки, пока он спит, Мурзику было поручено их охранять.

Жомов с Поповым, конечно, знали, что умный пес кусать их не будет, но хозяин – есть хозяин, и его приказы верный Мурзик будет исполнять. То есть при любом покушении на охраняемое добро просто гавкнет пару раз и разбудит Рабиновича. А тот кусаться умеет едва ли хуже своего пса. Или нотациями замучает почти насмерть. Поэтому самогонка осталась цела, Ваня с похмелья не страдал и с тяжелым вздохом был вынужден отказаться от вина, поставленного на стол поварами. В знак солидарности с ним Навин также отказался употреблять алкоголь. Патриархи ничего, кроме молока, не пили, и единственными, кто с утра приложился к вину, были Гирсам и Елиезер. Однако под тяжелым взглядом папаши и они больше одного кубка на двоих выпить не смогли.

Не сдобренный алкоголем завтрак проходил в полном молчании. Было слышно лишь, как хрустят бараньи кости, пережевываемые крепкими зубами аборигенов, да шмыгают, глотая слюну, официанты, которым по уставу полагалось завтракать только после того, как начальство насытит свои желудки. Неожиданно эту почти семейную идиллию нарушил истошный невнятный вопль, донесшийся откуда-то издалека. Менты замерли, пытаясь разобрать, кто и зачем кричит, но понять смысл вопля смогли лишь тогда, когда, многократно дублируясь, он зазвучал уже совсем рядом со штабным барханом.

– Пыль на горизонте! – заорал один из гвардейцев Навина, а Иисус непонятно зачем (глухих ведь нет!) встал из-за стола и, промаршировав к Жомову, доложил о замеченной пыли.

– И кого это к нам несет? – скорее у самого себя, чем у кого бы то ни было, поинтересовался омоновец. Однако Навин передал этот вопрос вдаль, по цепочке.

– А хрен его маму знает! – пришел обратно ответ.

– Крайне ценная информация, – буркнул Рабинович и поднялся из-за стола. – Пошли-ка, мужики, выясним, кого к нам в лагерь нелегкая принесла.

Доблестные сотрудники милиции, конечно, догадывались, что за сатана может двигаться к ним в клубах пыли со стороны Мемфиса, но озвучивать свои предположения не торопились. Впрочем, кочующие по пустыне аборигены поняли все и без их комментариев. Они принялись упаковывать вещи, запрятывая особо ценные предметы в глубь всякого хлама. А особо умные особи даже на погребение в песке нажитого тяжкими выклянчиваниями богатства решились. А чтобы не потерять потом свои сокровища, ставили над погребениями таблички с надписями «здесь был Изя», «тут сидела Соня», «здесь копался Соломон» и прочими гениальными высказываниями из лексикона недоразвитых любителей граффити. И уже потом, похоронив тем или иным способом египетские займы, переселенцы нестройной толпой потянулись к штабному бархану.

– А я ведь тебе говорил, Сеня, что воровство до добра еще никого не доводило, – буркнул Андрюша, брезгливо поглядывая по сторонам.

– Какое воровство? – вспылил Рабинович. – Людей эксплуатировали бог знает сколько лет, платя за труд протухшей рыбой, а ты о воровстве говоришь! Никто и ничего не крал. Просто во избежание всеобщего побоища некоторые избыточные ценности были безболезненно изъяты. Причем не просто так, а взаймы. И срок погашения долга, между прочим, еще не истек.

Ваня Жомов фыркнул в свой огромный кулак, но делиться с друзьями случайно забравшимися в голову мыслями не стал. Понимал прекрасно, что для участия в дискуссии с Рабиновичем нужно иметь три языка в одном рту. И то еще большой вопрос, кто кого переболтает. Сеня сердито покосился на него и замолчал, махнув рукой. Дескать, ни хрена вы в коммерции не понимаете. А затем ускорил шаг, торопясь взобраться на гребень крайнего бархана на границе лагеря.

Жомов с Поповым переглянулись, пожали плечами и поспешили догнать мятежного кинолога. До гребня они еще не добрались, как позади послышался слаженный топот. Менты удивленно оглянулись и получили отличную возможность лицезреть с высоты приближение недавно сформированной армии сынов израилевых. Дисциплиной, конечно, среди переселенцев еще и не пахло, всеобщую воинскую обязанность также еще не ввели, поэтому Навину из пятидесяти тысяч своих подчиненных удалось набрать в войско только сотни три человек. И то примерно половина из них пошла вместе с Иисусом из чистого любопытства, а остальные надеялись, что за усердие их наградят несравненной самогонкой поповско-горынычевского производства. Птенцам жомовского гнезда кое-как удалось придать этому сброду подобие воинского строя, застывшего по команде у подножия бархана.

– Товарищ старшина, первый отряд быстрого реагирования будущей регулярной израильской армии для получения ваших приказаний прибыл! – браво доложил Навин, не забыв от стыда за соплеменников потупить глаза. – Какие будут распоряжения?

– Стойте и ждите, в натуре, – буркнул омоновец и взобрался на гребень бархана. – Опа-на, да тут, похоже, серьезная проблемка. Вот, значит, зачем этот хрен вчера появлялся.

– Какой хрен? – удивился Андрей.

– Лорик этот дебильный, – фыркнул Ваня. – Да идите сюда, сами все увидите.

Сказать, что проблема была серьезной, означало не сказать ничего. Глазам ментов открылась не просто проблема и даже не проблемища, а настоящая катастрофа всепустынного масштаба – со стороны Мемфиса на лагерь переселенцев надвигалась вооруженная до зубов армия. Медные латы бронированных центральных колонн сверкали на солнце, болтались в воздухе пики у погонщиков верблюдов, клубилась пыль за колесницами, а следом за ними, в арьергарде, нестройной толпой следовало вооруженное дрекольем ополчение. Возглавлял войско сам Рамсес в сопровождении напыщенных жрецов и отряда розовощеких мальчиков-трубачей, с хихиканьем тыкавших в мягкие места друг друга тонкими концами труб.