Дмитрий Емец - Вселенский неудачник

Если допустить, что Одиссея была одним из таких миров, то это все объясняло. Воздействовав на мой ослабленный алкоголем рассудок, мыслящая планета подкинула в него координаты, заманила меня на свою поверхность и теперь с интересом и смаком изучает.

Думаю, планете доставляло удовольствие наблюдать мое поведение в нестандартных ситуациях, и именно по этой причине она занялась клонированием Титов Лукичей. Что же касается лесов, полей и гор, удивительно повторявших земной пейзаж, то скорее всего Одиссея намеренно воссоздала их по считанному в моем сознании образцу, подобно тому, как заботливый зоолог, собираясь изучать, к примеру, сусликов, устраивает им в вольере естественный ландшафт с песчаными норками, камушками и посевами пшеницы.

Кто-то положил ладонь мне на плечо. Я повернул голову и увидел Лукича со свернутым носом. Вид у него был унылый.

– Ну что, брат, сидишь? – спросил он.

– Да вроде того, – ответил я.

Он смущенно переступил с ноги на ногу. Скафандровые брюки двойник-провокатор все-таки отвоевал, хотя одна штанина была оторвана почти до колена.

– Это ведь с тобой я утром разговаривал? Я тебя по носку узнал. Не возражаешь, если рядом сяду? – спросил он.

Я пожал плечами, показывая, что мне все равно. Брючник почесал нос и уселся рядом.

– Ты того... не злишься, что из-за меня на ракету не попал?

– Чего уж там... Я-то тебя понимаю. Сам, можно сказать, такой же гад, – сказал я.

Он хмыкнул, показывая, что тоже не чужд самокритики. Мы помолчали, думая то ли каждый о своем, то ли об одном и том же. Трудно сказать, насколько синхронно текли теперь наши мысли.

– И что теперь делать будем? – спросил Лукич, проводя по земле черту большим пальцем ноги.

– А что остается? Жить, – ответил я.

Потянулись дни, недели, месяцы. Каждой ночью число Титов возрастало. Одиссея вполне освоила мое производство и теперь штамповала меня с такой легкостью, словно я был поставлен на конвейер. Удивляло другое: ни один из новых Титов не помнил процесс своего клонирования и был железно уверен, что он – это я. Что же касается меня, то я уже во всем сомневался, даже в том, что я – это действительно я. Дело в том, что на вторую ночь мой носок пропал и обнаружился на другом Тите. Я смотрел на этого Тита и не знал, что мне думать: то ли он, пока я спал, нагло обворовал меня, то ли этот Тит и есть настоящий вчерашний «я», а я сам – не что иное, как клон, произведенный с него. Во всяком случае, «носковый» Тит придерживался именно этой гипотезы.

Но как бы там ни было, Одиссея постепенно заселялась моей персоной. Изредка даже из лесной чащи выходили Титы, обросшие и одичалые, и жадно набрасывались на еду, вырывая ее у нас из рук. Ссориться с этими лесными типами никому не хотелось, потому что, рыча, они с каннибальской задумчивостью косились на горло любого, кто вставал им поперек дороги. Впрочем, через пару дней они отъедались, отсыпались и, становясь вполне цивилизованными, приносили тысячу извинений за свое дурное поведение.

Мало-помалу часть из нас, человек пятьдесят или шестьдесят Титов, появившихся в первый день и немного притершихся друг к другу, сбились в большое племя и, вооружившись палками и камнями, стали охотиться на лосей и кабанов. Откуда в лесах взялись лоси и кабаны, мы и сами толком не знали, очевидно, Одиссея завела их, чтобы мы не умерли с голоду. Загнав кабана, мы, как первобытные охотники, жарили его тушу на костре и жадно пожирали горячее мясо, одновременно охраняя добычу от тех Титов, которые тоже хотели есть, но не собирались при этом бегать по зарослям, царапая руки и ноги колючками. К сожалению, вынужден признать, что среди моей персоны находились и такие ленивые и асоциальные субъекты, эдакие наполеончики, ставившие личные интересы выше других Титов и меня в их числе.

Вообще должен сказать, что в те дни я сильно в себе разочаровался. Выяснилось, что иметь дело с собственными копиями – занятие крайне неприятное. Все Титы оказались на редкость неуживчивыми, сварливыми, нетерпеливыми, все без исключения мнили себя непризнанными гениями, лезли командовать, а вот слушаться никто не желал. К физическому труду Титы были не расположены, не любили его и норовили свалить всю работу друг на друга, что являлось невозможным по той причине, что они имели дело с подобными себе. Всяческие комплексы произрастали на Титах таким пестрым букетом, что любой психиатр нашел бы здесь тему для диссертации. Я никогда не предполагал, что у меня столько отвратительных качеств!

Я узнал, что со мной нельзя договориться, что я не внимаю самым веским доводам, а когда меня убеждают, только презрительно фыркаю и смотрю волком. Несмотря на это, я мягкосердечен и порой, если на меня нажать, могу сделать что-нибудь себе во вред.

Мало того, не только внутренне, но и внешне я производил впечатление крайне неприятного субъекта. Все мои копии были косноязычны, сутулились, ставили ступни носками внутрь, задумываясь, бесконечно тянули «э-э», раздражаясь, становились вспыльчивыми, имели тягу к рукоприкладству, громко сморкались, а по ночам ужасно храпели.

К тому же мое исключительное невезение передалось всем Титам без разбору. То и дело во время загонной охоты какой-нибудь недотепа Лукич впечатывался носом в дерево, падал в яму или, замахиваясь дубиной, засвечивал не по кабану, а по затылку своего ближайшего собрата.

С общением дело тоже обстояло неважно. О чем бы ни начинал говорить один Тит, все другие Лукичи это уже знали и самым бесцеремонным образом его обрывали или ловили на лжи, особенно когда речь шла о юношеских воспоминаниях или успехах у женщин.

Если в первые дни мы еще как-то ладили между собой и даже затевали порой глубокомысленные философские дискуссии, в которых обсуждали выгоды и преимущества своего положения с самых разных точек зрения, проявляя удивительное единство мнений, то вскоре как-то незаметно перессорились, поменяли мнения и норовили закончить любой спор потасовкой. По этой причине физиономии многих из нас украсились синяками и шишками, а суммарное количество зубов у Лукичей перестало без остатка делиться на тридцать два.

Не доверяя друг другу и боясь, чтобы кто-нибудь из Титов не улетел под шумок, мы втащили ракету на высокий деревянный помост, утыканный колючками, и поставили вокруг него стражу из дюжины малознакомых между собой Лукичей.

Порой, забираясь на высокое дерево, я смотрел вдаль и видел на горизонте курящиеся дымки костров. Это означало, что Титы обитали и там, однако основное общение у меня происходило с теми несколькими сотнями знакомых Лукичей, которые жили по соседству.

К этим Лукичам я постепенно привык, а других, неизвестных мне Титов, побаивался, не зная, как они отреагируют, если я подойду к их костру. Скорее всего отколотят и прогонят, защищая свои шкурные интересы. На то, что они примут меня за своего, надеяться не приходилось. К описываемому времени мы научились неплохо отличать друг друга по различным мелким приметам. У нас появились даже прозвища, например, Поцарапанный, Насморочный, Откушенное Ухо, Спорщик, Пуговичник, Шлемовщик, Носочник и другие.