Дмитрий Емец - Вселенский неудачник [litres]

— Зачем вы это сделали? — выдохнул я, отводя взгляд, чтобы не видеть этой омерзительной заглушки.

— А из чего бы я клонировал мозговые клетки человека совершеннейшего? Доноров найти непросто, а брать из мертвецкой первый попавшийся труп мне не хотелось.

Надо сказать, я был ошарашен. История homo superior поворачивалась другой стороной. Тем не менее…

— Поражаюсь вашему мужеству, но неужели вы думаете, что оно оправдывает вас и позволяет равнодушно относиться к страданиям заточенной в сосуд личности? — выпалил я.

Коромийцев покачал головой:

— Ах Тит, Тит! Вижу, вы не специалист по проблемам развития мозга, в противном случае вам было бы известно, что еще в начале двадцать первого века Роберт Фауэн доказал, что мозговые клетки являются своеобразным мыслящим муравейником, в котором каждая из них существует обособленно и независимо, одновременно являясь частицей целого. Более того, в каждой клетке содержится информация обо всех остальных, и, таким образом, по одной клетке можно восстановить весь мозг. Причем когда число мозговых клеток достигает определенного уровня, включаются объединяющие механизмы, ведущие к формированию тех же личностных черт, что и у оригинала. Надеюсь, я выразился не слишком туманно?

Я подался вперед и, вперившись взглядом в рыжебородое лицо профессора, испытал вдруг головокружение, не в силах поверить в очевидное.

— Уж не хотите ли сказать, что раз клетки были взяты у вас, то и homo superior — это вы? — спросил я.

Коромийцев кивнул:

— Точно так. Человек совершеннейший — это я, Коромийцев Данила Иванович, хотя и лишенный тела, органов, документов, ну и всего прочего, что позволяет вам идентифицировать меня как отдельную от других личность. Во всяком случае, homo superior был мной на момент создания. Но если изменения, произошедшие со мной с тех пор, незначительны, то его клетки продолжали активно разрастаться и совершенствоваться, и теперь я затруднюсь сказать, как далеко ушла эта личность от моей первоначальной. Ведь каждый час его раздумий — это несколько моих месяцев, а по объему усваиваемой информации и силе эмоций мне вообще никогда с ним не сравниться. Но интеллект и личность, как вы знаете, вещи разные, так что во сколько бы раз он ни превосходил меня, костяк личности у него мой. Ну что, Тит, теперь признаете, что были неправы, утверждая, будто я не способен представить себя на его месте?

Я был потрясен. Мысли смешались, и я уже не знал, что мне думать о профессоре Коромийцеве. Кто он — гений или безумец, а может, то и другое одновременно, ибо только безумный гений способен заточить свою копию в сосуд и изучать ее день за днем, не теряя присутствия духа… Но как бы там ни было — такой человек заслуживал уважения, хотя, безусловно, и не нуждался в нем.

— Простите, недопустимо было судить вас так строго. Беру назад свои слова об ученом сухаре, — признал я.

Профессор решительно протянул мне руку, которую я пожал.

— Давайте обо всем забудем. Я полагаю, на нас обоих повлияла мрачная обстановка моей лаборатории. Думаю, лучше продолжить разговор на свежем воздухе… Вы ведь прежде не были на Эссенциалии?

— Нет.

— В таком случае я с удовольствием стану вашим провожатым. Идемте!

Уже от дверей мы разом обернулись. Homo superior, как и прежде, с упорством безумца смотрел на портрет и даже не повернул камеру, чтобы проводить нас.

— Послушайте, может, это портрет всему виной? Каждую секунду перед его глазами — и он не может забыть ее? Оттого и эта навязчивость мыслей? — повинуясь неожиданному импульсу, спросил я. — Тонкогубая неумная женщина, завладевшая мыслями homo superior, опутавшая все его сознание, — разве что-то может быть губительнее?

— Вы так считаете? — тихо спросил профессор.

— Думаю, да. Лично мне было бы невыносимо иметь рядом портрет недосягаемой женщины, — сказал я.

Профессор задумался, взволнованно заходил по лаборатории, а потом, остановившись, с видом какой-то мучительной решимости дернул себя за бороду.

— Возможно, вы и правы, Тит. Лучше с корнем выдрать прошлое, чтобы освободить место для будущего. В конце концов он мужчина — и должен справиться! Хорошо, что вы сказали это, — без вас я бы еще долго сомневался.

Коромийцев шагнул к стене и, сняв с нее портрет, решительно бросил его в мусоросжигатель. Фотография вспыхнула и мигом обратилась в пепел.

— Зачем вы сожгли его? — ахнул я.

— Так будет лучше. Все сразу — и нет пути назад! — твердо сказал профессор.

Я увидел, каким бледным стало его лицо, и подумал о том, что он и сам не изжил чувство к этой женщине.

Оставшуюся часть дня мы потратили на осмотр Эссенциалии, которая оказалась тихим провинциальным миром — пыльным, жарким и лишенным ярких красок. Взгляду было совершенно не на чем остановиться — разве что на многочисленных рытвинах от упавших метеоритов, среди которых встречались и многометровые котлованы, и совсем маленькие. Растительность чахлая; архитектура отсутствовала, если не называть этим громким словом торчащие из-под земли бронированные крыши; даже собаки ленились лаять, а лишь грустно смотрели из-за заборов.

Достопримечательностей на планете тоже не было, если не считать осыпавшейся каменной стены, о которой много лет велись горячие споры: является ли она памятником древнейшей працивилизации или просто природным недоразумением? Лично я склоняюсь ко второй версии, хотя все местные жители с пеной у рта отстаивают первую. Я могу их понять: нужно же беднягам хоть чем-то гордиться, если уж им достался такой тусклый мир.

К тому же профессор Коромийцев оказался никуда не годным экскурсоводом. Будучи узким специалистом, он совсем не знал планеты, на которой жил, затруднялся ответить на простейшие вопросы и плутал в городе, из чего я заключил, что последние десять-двадцать лет он выбирался только в университет, находившийся в трех кварталах от его дома.

В конце концов, махнув рукой на познавательную программу, мы засели в небольшом ресторанчике, и профессор заказал для меня местный деликатес — перченые лапки крусликов под винным соусом — дрянь, надо сказать, ужасная, зато винный соус был неплох.

Когда мы вышли из ресторана, то обнаружили, что профессорский флаерс разбит прямым попаданием метеорита. Я огорчился, но Коромийцев лишь пожал плечами, сказав, что это здесь дело обычное.

Пришлось возвращаться домой пешком. Ночное небо полыхало от сотен метеоритов — мелких и крупных. Падающие камни прочерчивали в атмосфере яркий след — некоторые, поменьше, сгорали, а иные врезались в планету, отчего поминутно ощущалось дрожание коры. Страшно было подумать, что произойдет, если метеорит упадет на нас, но, видя, что профессор спокоен, я и сам успокоился.