Марамак Квотчер - Второй Беличий Песок [СИ]

— Что-то случилось, белка-пуш? — осторожно цокнул он, — Не овощно ли?

Под овощным он как обычно подразумевал, не требуется ли какая помощь. Собственно он мог цокнуть ровным счётом любое другое слово, потому что смысл был совершенно чист.

— А? — встрепенулась белка, — Овощно? Да не цокнула бы…

Она посмотрела на белкача двумя глазами — а не одним, как раньше. Макузь был среднего размера грызем с повышенной рыжестью, которая к хребту переходила в бурость, а белой шерсти на брюхе имелась только узкая полоска. Это было слышно, потому как на белкаче были только короткие портки, во все стороны равные и подвязанные верёвкой. Белкач тоже не упустил случая расслушать белочку и нашёл, что она таки прелестна — ровный серый цвет шёрстки оттенялся покрашенными в фиолетовое и чёрное лапками и ушками.

— Да это… ветер, — цокнула она, — Собака задавило. Вот ходила относить тушку на расслушивание…

Серенькая снова шмыгнула носом и прижала ушки, вспомнив про собака.

— Чисто, — вздохнул Макузь, — А у меня согрызунью туда же.

— Очень сожалею, грызо-пуш! — округлила глаза белка.

— Почему? — слегка улыбнулся Макузь, — Ты же её не знала, как и йа твоего собака. А собаков и белок по всему Миру за день уж наверняка немало того.

— Это да, — почесала за ушком серая, — Но ведь тебя йа вижу, и знаю что это не в пух, когда эт-самое, потому и сожалею. И ты кстати тоже поэтому подошёл, так ведь?

Белка поглядела ему в глаза и положила лапку поверх его лапы.

— Кстати йа Ситрик, — цокнула серо-фиолетовая белочка.

— А йа Макузь, — цокнул Макузь.

Впринципе, раньше у Ситрик был пух обычного серого цвета, как это бывает достаточно часто, если цокать о белках — мелкие неразумные белки, которых крупные разумные белки называли белочью, обычно линяли от зимы к лету, сменяя рыжее опушнение на серое и обратно. У грызей это наблюдалось в гораздо меньшей степени, так что можно цокнуть и вообще отсутствовало — поэтому раз уж белка серенькая, то рыжей сама по себе не станет. Однако имелись средства для того, чтобы изменить цвет пуха намеренно — в частности уцокнутые миллиционеры и пропушиловцы, ловящие хищных зверей, красили гривы и уши в зелёное, чтобы не маячить — в общем грызям было довольно попуху, какого цвета уши, поэтому для практической пользы они могли расписать их хоть под радугу.

Ситрик же носилась по цокалищу, как сорока по лесу — то одна возня, то другая, то опять первая, то обе вместе. Случалось это из-за того, что семья Треожисхултов была большая, и всякой возни у грызей хватало, а Ситрик была очень лёгкой на подъём и сама напрашивалась на такие вещи, которые у многих вызывали лимонное выражение морды. Для большинства грызей надобность обходить все товарные лавки в поисках чего-нибудь редкого, которое внезапно понадобилось, являлась откровенно напрягающей — по причине грызоскопления на узком участке пространства и времени. Те же самые пуши легко могли пройти в пять раз больше расстояния, но только если за дровами, кпримеру. Ситрик даже не могла цокнуть, как у неё это получается, но она обладала явным даром чистейшего цоканья и могла в двух словах объяснить даже сонному сурку в три часа ночи весьма сложные вещи.

Ей правда не удалось ничего объяснить своему бывшему самцу Милдаку, но разве что из-за того, что у животного крыша была не на месте и вообще его строго цокая нельзя было назвать белкачом. К лету Ситрик узнала от кого-то из родичей, что олуха просто-напросто убили: совершенно оборзев, он позвал своих сотрудников по трясине «пойти проучить это глупое животное», где под глупым животным подразумевалась сама Ситрик. Естественно он выразился бы куда более грубо, но для этого просто не имелось слов в беличьем языке — тем не менее, сотрудники уловили соль. Настолько, что согласовав сие с милиционерами по цокалищу, завели дурака не к промдвору Треожисхултов, а на испытательный полигон, и оставили в срубе «ждать». Дождался он фугасного снаряда из пушки, который мало что оставил от туловища; просто грызи были люто рациональны и не стали убивать туловище просто так, а заодно проверили действие фугаса, ведь такая возможность бывала крайне нечасто. Выслушав это, Ситрик помотала ушами и решила забыть про.

Помимо всякой текущей возни, доставлявшей немалую радость, серенькая то и дело оседала возле избы бабки Апухьи, где собирались грызи, занимавшиеся так цокнуть углублённым изучением изображения по плоскости, тобишь рисования. Там можно было просто как поцокать и поржать до боли в боках, так и найти белку — как правило именно белку — которая за некоторое вознаграждение согласится отрисовать что нужно. Вслуху полного отсутствия других способов запечатлеть изображение, это дело являлось как искусством, так и чисто прикладным ремеслом — как объяснить на пальцах, как выслушит бледнейшая поганка? А так показал картинку и всё чисто. Ситрик естественно была не в той категории, которая искала, а рисовала лично, изведя уже порядочную гору всяких красящих материалов и толстой бумаги. Впрочем никак нельзя цокнуть, что она только тем и занималась, что рисовала — потому что даже это надоедает и надо проветривать пух.

Проветривши пух, она всё-таки заваливалась к избе, потому как там было весело и можно услышать хотя бы Чейни, давнюю подругу; эта белка как раз скорее только и делала, что рисовала, не зная никаких тормозов, и имя Чейнсовина, тобишь цепная пила, не особо соответствовало характеру грызуньи. Зачастую грызи собирались кругом и выслушивали кого-нибудь, имевшего что цокнуть, свыть или спеть; по этому поводу Ситрик часто хватали за уши, да она была и не против ни разу. Впрочем, постоянно петь «про пушню», как называлась расхожая грызунячья песенка, ей всё же надоедало, и Ситрик разнообразила, так цокнуть, репертуар. В частности белке очень в пух пришлось сочинение каких-то песняров, потому что это была былина о Большом Песке, произошедшем много десятилетий назад, когда грызи Кишиммары — страны что находилась западнее — устроили разнос бурскому шняжеству, потерявшему нюх и совесть. Грызунья влезла на большую бочку, чтобы её лучше было слышно, хитро улыбнулась и затянула громко и сильно: