Ольга Громыко - Ведьмины байки

Передо мной стоял… дайн Дупп собственной персоной. Стройный, помолодевший лет на двадцать, с затянувшейся лысиной и впалыми щеками.

– Что вы здесь делаете? – глупо спросила я.

– Помогаю кое-кому охотиться на нежить, – лучезарно, но неискренне улыбнулся Дупп, – в то время как эта кто-то успешно отвлекает внимание последней.

– Во-первых, не отвлекаю, а беседую. А во-вторых, почему бы вам тоже с ней не потолковать? Лучше уж одна руоещь, чем сотня лесных упырей, вы могли бы договориться…

– А тебе не приходило в голову, – перебил дайн, – что договориться можно и с упырями? И куда с большей выгодой?

– Что? – опешила я.

Дайн невозмутимо пояснил:

– Упырей интересует человеческая кровь, ничего больше. Золото и камушки они несут мне.

– Вы хотите сказать… – я задохнулась от возмущения, – что в обмен на деньги позволяли упырям убивать людей?

– Лесную нежить все равно не извести, – пренебрежительно шевельнул плечами маг. – Выслеживаешь эту дрянь по буеракам, рискуя своей шкурой, выжигаешь логова, а через месяц-другой все начинается заново. И откуда только что берется? Покрутился я полгода на ставке сельского мага – опротивело. Ночью озверевшие упыри только что в окна не лезут, днем селяне за глаза поносят – мол, совсем никудышный колдун, не может раз и навсегда с умертвиями покончить. Вот я и покончил. Не так, правда, как они ожидали. Ты права, ведьма, со всеми можно договориться. Упыри перестали трогать местных – кроме, конечно, забывших купить у меня чудодейственный амулетик, – а затерявшийся в глухомани купец дело обычное.

– А руоешь не убивает людей, – докончила я, – и по ее милости вы лишились стабильного дохода и средства запугивания селян, верно?

– Чуть не лишился, – уточнил маг, небрежно запуская руку во внутренний карман куртки, – но не лишусь. Я ведь не какой-нибудь глупый колдун-наемник, дразнящий тварь, чтобы верно оценить ее силы и возможности. Скоро поле догорит, через два-три дня пчелы передохнут, а сама руоешь не умеет ни добывать пишу, ни кусаться и будет вынуждена идти на поклон к людям. Тут-то я ее и возьму, тепленькую. А тебе, ведьма, уж не обессудь, живой отсюда не уйти.

Я слишком хорошо знала этот жест. Им обычно выхватывали из карманов магические талисманы, рассчитанные на одно, но сокрушительное заклинание, отразить которое у меня почти не было шансов. Но это не значило, что я не буду пробовать! Дайн ошибся, посчитав меня неудачницей, зарабатывающей на хлеб по трактам. И не мог даже предположить, что лучшая выпускница курса практикует в глухих селениях исключительно ради своего удовольствия.

Но пробовать не пришлось. В руке у мага ничего не было, и он торопливо сунул ее в другой карман. Потом в третий. Изумление на его лице постепенно сменилось испугом, а затем и откровенным ужасом.

– Что-то потеряли? – с сочувственной издевкой поинтересовалась я, вскидывая руки.

Маг инстинктивно попятился, заслоняя лицо, но я метила не в него. Невидимая стена разлетелась вдребезги, освобожденные пчелы градом посыпались на наши головы. И если с меня они скатывались, как вода, возмущенно жужжа и барахтаясь в волосах, то маг в мгновение ока превратился в мохнатый гудящий кокон, сквозь который не пробилось ни одного крика…

Первый раз я смотрела на пчел без содрогания, со злорадным удовольствием. А когда они разлетелись, оголенный скелет пошатнулся и рухнул на обугленную землю, рассыпавшись от удара.

Я обернулась. Поле догорало, редкие дымки пугливо прижимались к земле. Высоко в небе правильным кругом висел рой, а под ним, в центре, скрестив руки на груди, с загадочной полуулыбкой на губах стояла матка, и ветер трепал белые пряди ее волос.

Мы обе прекрасно знали, что у меня не осталось ни капли магической силы…

У околицы меня встретил Олуп, переминающийся с ноги на ногу и озадаченно почесывающий макушку.

– Госпожа ведьма! Где ж вы пропадали-то? Мы тута без вас упыря изловили, кустами к дому подбирался, поганец! Сам голый, лохматый, рожа опухшая – во! – а уж какими словами ругался, распоследнему пьянчуге повторять зазорно. Дескать, не упырь он вовсе, а дайн Дупп, бандитом в лесу оглушенный и обобранный, а мы, хамье неотесанное, богомерзкого разбойника от дайна благочестивого отличить не можем. И зубами на меня лязгает, будто от холода. Я , отвечаю, не хамье, выходит, и ты не дайн, полезай-ка в погреб до выяснения. Ну заперли, значицца, его в погребе, колом осиновым подперли, вас дожидаемся… а он через окошечко пуще прежнего ругается, ребятня со всей округи слушать сбежалась…

Выпущенный из подвала дайн и впрямь здорово смахивал на упыря искусанным комарами лицом и черной взъерошенной бородой до пупа. Как оказалось, он еще не исчерпал запас ругательств, оставив для меня самые замысловатые.

– Настоящий, – со вздохом констатировала я.

– И что ж нам теперь делать? – неподдельно огорчился Олуп. – Венчание-то, выходит, силы не имеет, зря свадьбу играли…

– Ну сыграйте ее по второму разу, – предложила я, – кушанья-то остались… все равно свиньям выбрасывать.

Мужик просиял. Уговорить дайна оказалось труднее, но, когда мы с Олупом преувеличенно громко и обеспокоенно стали совещаться, не поспешила ли я с выводами и не накормить ли нам самозванца двумя-тремя десятками чесночин для надежности, он предпочел облачиться в сброшенную магом рясу и повторно обвенчать молодых.

– Менес, стой!

Вор обреченно сжался в комок, как нашкодивший кот под занесенной хозяйской рукой. Чужой жеребец, которого он начал отвязывать от общей коновязи, облегченно всхрапнул и снова опустил морду в кормушку с ячменем.

– Скажи, – вкрадчиво поинтересовалась я, подходя и задушевно приобнимая вора за плечи, – ты не одалживал у предыдущего дайна такую маленькую серебряную штучку? Медальон на цепочке, слишком короткой для шеи, скорее браслетной. Возможно, с камушком в центре или по ободку. Или с рисунком.

Менес задрожал как осиновый лист и начал робко блеять про «бес попутал», «малых деток» и «хлебушек-то нынче дорог», но я не стала дослушивать, ободряюще похлопала его по плечу и занялась лошадью. Вор торопливо ощупал себя с ног до головы, благодарно закатил глаза и исчез без моей помощи.

Чуть погодя подошел Олуп, сонный и слегка помятый трехдневным застольем.

– Рановато вы, госпожа, кобылку заседлали. Уж и молодые в новую избу переселились, обжили, а гости никак разъезжаться не хотят. И то правда – кушанья-то никак не переведутся, хоть уже немного и с душком. Посидели бы с нами хоть до обеда – не в службу, а в дружбу, а?

– Нет уж, спасибо, – с притворным ужасом отказалась я, – я в службу-то третье утро похмельем страдаю, а что же на четвертое, дружеское, будет?!