Николай Инодин - Замочить Того, стирать без отжима [СИ]

— Так ведь Рембрандт, он того… умер?

Горец тонко улыбнулся, усы его двумя лисьими хвостами замерли параллельно земле.

— В архивах нашего издательства много полотен, авторское право на которые были куплены ещё при жизни гения.

Он понизил голос и доверительно сообщил:

— Все выплаты по контракту — в германских марках!

И растаял лёд недоверия в сердце господина Милославского.

Забираться после вечернего митинга в тряский экипаж Николай отказался — хотелось немного пройтись, проветриться, собрать мысли в кучку. Он давно заметил, что на ходу думается лучше. Дурные мысли от тряски из головы вылетают, что ли?

В окрестностях судоремонтного запросто можно было переломать себе ноги, но природа наделила попаданца неплохим ночным зрением, всякую тяжелую дрянь и скопления грязи он замечал хоть и не издали, но на достаточном расстоянии для того, чтобы вовремя найти обход. Когда из-за угла выкатилось крупное пятно, более тёмное, чем зимняя маньчжурская ночь, советник по невыясненным вопросам остановился, с любопытством ожидая продолжения. Подлетев с тяжким топотом, пятно остановилось, вывалив горячий язык и превратилось в огромного чёрного алабая с горящими зловещим красным огнём глазами.

— Гитлер? — злобно прорычал кобель, принюхиваясь к попаданцу.

— Нет, не он, — честно ответил Николай.

— Гудериан? — чуть убавив громкость, поинтересовался собак.

— Не-а, — отрицательно покачал головой человек.

— Фашист? — с плохо скрываемой надеждой чуть не проскулил алабай.

— Нет. И даже не немец.

— Пума? – чуть слышно спросил зверь.

— Обыкновенный попаданец, свой, рождённый, так сказать, в СССР, — убил последнюю надежду собаки Николай.

— Не врёшь, — принюхавшись, окончательно расстроился пёс.

Алабай повесил могучую башку, развернулся и медленно, уныло поплёлся в ночь.

Чёрная его шкура уже скрылась в темноте, а до Николая ещё долетало ворчание:

— Попал, вашу мать, бабьи дети, ни пумы, блин, ни фашистов. Какого хрена я тут делаю?

Холодный резкий ветер гонит с моря злую серо-зелёную волну. Над морщинистой поверхностью моря летит к суше жёваное одеяло облаков. Оно цепляется за вершины гор, сминается, рвётся, но свою задачу — не пропускать к поверхности прямые солнечные лучи, выполняет на «отлично».

— Картинка будто из компьютерной игры про конец света — все оттенки серого. Кажется, к этой палитре ещё какие-то извращенцы подписывались, но катит плохо, все эти ущербные обычно стараются себя представить в радостно-разноцветном виде. Внутреннюю убогость прикрыть весёленьким декором. Уроды!

Сами понимаете, настроение у человека с такими мыслями далеко не праздничное.

Николай воспользовался своим положением и решил обойти на катере сидящий под берегом «Ретвизан», о чём жалеет страшно. На открытом мостике прыгающей по волнам малогабаритной тарахтелки он вымок насквозь, продрог, как собака, зуб на зуб не попадает, но фасон нужно держать — приходится с каменной рожей осматривать пострадавшее от дефективной торпеды детище верфей господина Крампа.

Броненосец зарылся носом в воду почти по самую палубу, выставив на всеобщее обозрение упитанную корму. Окрашенная в красный цвет подводная часть – единственное цветное пятно в окружающей серости.

Неожиданно для самого себя Николай улыбается — с этого ракурса повреждённый корабль кажется ему похожим на исполняющую канкан толстуху, повернувшуюся обширным задом к зрителям и задравшую юбку на голову под восторженные вопли публики.

— Ну-с, мадмуазель, будем возвращать вам юбку на место. Или после того, что совершили японцы правильнее обращаться к вам «мадам»?

Молоденький мичман, командующий минным катером, реплику штатской штафирки расслышал — зыркнул на Николая зло, исподлобья. Наверно, хороший офицер, корабль свой любит и на столь фривольное обращение обиделся. Ну да бог с ним, с мореманом.

Серый борт броненосца приближается, нависает над головой. Советник ловит размах волны, когда катер на мгновение зависает в верхней точке, перешагивает на ступеньку трапа.

— Что, матросик, уставился? Думал, я сейчас попробую рожу о вашу лестницу расшибить? Попрыгал бы с моё в зависшую вертушку и обратно, небось не удивился бы неожиданной сноровке.

Матрос мыслей читать не умеет, просто провожает непонятное цивильное начальство глазами.

— Таким образом, изготовив и подведя кессон, мы получим возможность откачать воду из затопленных отсеков, заделать пробоину и ввести корабль в док для устранения повреждений.

Доклад инженер-механика какого-то ранга Николая не впечатляет — помнит, что в реальной истории возились долго, материалов извели массу и результата достигли далеко не с первой попытки.

— А что, господа, здесь всегда в это время года такой сумасшедший ветер?

Эдуард Николаевич Щенснович удивлённо вскидывает брови — каперанг не понял, зачем спрашивать о постороннем, но как воспитанный человек ответил:

— Вечером и под утро около часа бывает штиль, Николай Михайлович.

— Тогда я предлагаю инженерной службе приготовиться в авральном режиме заделывать пробоины, когда носовая часть корабля поднимется из воды. Времени на долгий ремонт нам японцы не дадут, будем делать дело быстро. Готовность к герметизации повреждённых отсеков требую организовать за двое суток, утром третьего дня будем выдёргивать броненосец из воды.

Когда катер с непонятным советником отвалил от борта, вахтенный начальник лейтенант Кетлинский спросил разрешения и обратился к командиру:

— Какой-то он странный, господин капитан первого ранга. И ругался по-польски.

— По-польски?

— Пся крев до гужи ногами* помянул, споткнувшись на палубе.

— Хм-м. Думаете, Казимир Филиппович, он из наших? Вряд ли. А что до странностей, то новый наместник тоже, знаете ли, необычная личность. Но флот от атаки сберёг, и эскадры Уриу у микадо больше нет — согласитесь, не самое плохое начало войны. Может, и наш корабль сумеют быстро ввести в строй. Посмотрим, господин лейтенант.

* Пся крев до гужи ногами – собачья кровь вверх тормашками (польск).

В назначенное утро экипаж эскадренного броненосца первого ранга «Ретвизан», дежурного миноносца «Стремительный» и прислуга батареи Электрического Утёса наблюдали удивительное зрелище — по наплавному мосту на броненосец нескончаемым потоком устремились китайские детишки.

Каждый ребёнок нёс традиционный фонарик из тонкой рисовой бумаги с небольшой свечой внутри. Серьёзные, как финны на свадьбе, китайчата в безупречном порядке поднимались на броненосец, привязывали фонарики к опоясывающим бак корабля тросам длинными шёлковыми нитями различной длины, поджигали свечи и покидали корабль. На берегу каждый получал честно заработанный гривенник и, счастливый, бежал домой.