Николай Инодин - Замочить Того, стирать без отжима [СИ]

Ну вот, закончила. Пусть только попробует не явиться, лось сохатый. А уж там-то я его захомутаю. И в стойло! Мне осточертело уже с утра до вечера на побегушках у крашеной старухи носиться. Унеё даже после омоложения рожа на печёное яблоко смахивает. Пора, пора обзаводиться своим местом в мире. Пока таким. Это, конечно, не Серебряков, не Крестовский, даже не Бубенцов, но я из него сделаю человека. А не сделаю — невелика беда. Нынче у меня вся жизнь впереди, со временем поменяю на более перспективного. Интересно, российский император женат?

Аккуратно сворачиваю своё послание — треугольником, как для полевой почты. А ведь когда-то мы люто ненавидели свою училку, заставлявшую писать поздравления с девятым мая всяким старым пердунам. Пригодилась наука. Умная девушка даже из такого никчемного источника, как заросшая от женского простоя мхом школьная грымза, выжмет хоть что-то полезное.

Забросить послание в широкий карман пятнистой куртки проще, чем тарелку помыть. Пока самец жрёт, он, как токующий тетерев, ничего вокруг не замечает.

Солнце свалило за низкие горы, чтобы где-то там утопиться в море. Придурки, предпочитающие возиться с ружьями, а не с женщинами, построились клином и свалили куда-то на юг. Надо думать, ближайшие сутки — двое их здесь не будет. Чу! Что это за шаги доносятся до меня? Это торопится на свидание мой ласковый пирожок! Мой сдобный пончик! Готовься, любимый, сейчас тебя будут есть.

Поправляю платье и норовящий сползти на бёдра лифчик. Да, сползающий! Зато он кружевной и почти прозрачный, и сквозь тонкое красное платье очень сексуально просвечивает чёрным! Выхожу из укрытия.

— Ты всё таки пришёл! Боже, я уже решила, что напрасно жду, и ты отвергнешь меня, молоденькую дурочку, потерявшую голову от страсти! Обними же меня, сорви пылкий поцелуй с моих нежных трепетных губ!

Что ты делаешь, идиот? Крапива тебе зачем?

— А-а-й! Ма-а-а-ма!

Грохот, дым, пыль, визг разлетающихся осколков и выбитого снарядами щебня. Следующий залп на фоне предыдущего почти не слышен — уши ещё не отошли от грохота восьмидюймовых, стадвадцатисемимилиметровые фугаски после них не звучат.

Янки, разозлившись на нашу вредность, взялись за зачистку штата по-настоящему. И если на сухом пути мы имеем их, как бог черепаху, от моря нас снова отогнали.

Впрочем, мы и там умудрились нагадить пиндосам. Крейсеры пришли наводить конституционный порядок парой. Ветераны испанской войны, «Нью-Йорк» и «Бруклин». Видно кто-то из больших начальников оценил наши способности. Новейшие штатовские корабли собраны в портах Китая и Японии, собираются вместе с наглами макать Макарова и прочих, но этой пары ветеранов, заявившихся третьего дня с попутным приливом, для нас достаточно. С избытком.

Мы готовились. Всё-таки на нашей стороне опыт целого столетия войн, о которых здесь ещё никто не догадывается.

На деревянную рыболовецкую лохань, идущую к берегу под латаным-перелатаным парусом, гордые выпускники Аннаполиса внимания обратили не больше, чем пёс на ползущего через дорогу муравья. Когда парусник довернул вправо и от него к флагману потянулись пенные следы двух торпед, дергаться было уже поздно — гордые потомки испанских идальго атаковали почти в упор. Никто из них не спасся — прямое попадание пятидюймового снаряда с «Бруклина», столб воды и ломаных досок, косые акульи плавники… Но благодаря им невезучий «Нью-Йорк» и в этой войне не сделал ни одного выстрела — затонул, голубчик, как миленький.

«Бруклин» отработал за двоих. Разнёс захваченный нами во Фриско небольшой миноносец, подавил форт, пушкам которого не хватило дальности. Мониторы мы затопили сами – их старые, заряжаемые дымным порохом орудия тем более ничего не могли сделать. Железнодорожную батарею оснастить мы просто не успели. Не хватило времени и производительности мастерских. Теперь у нас с пиндосами пат — мы отрезаны от моря, американцам нет ходу на сушу. Их хвалёной морской пехоте хватило одной попытки высадиться под огнём крупнокалиберных пулемётов и снайперских винтовок. Крейсер не помог — к тому времени, когда он начал пристрелку, мы уже отошли с берега, а шлюпки с десантом утонули.

Теперь мы держим на побережье наблюдателей, на случай второй попытки десанта, а крейсер время от времени обстреливает понравившиеся его артиллеристам скалы. В общем, все при деле.

Иногда думаю — может, пока был шанс и кое-какие корабли в руках, надо было свалить на Камчатку? Но как тогда быть с мексиканцами, индейцами и китайцами? Бросить на убой? Нет, не по-русски это.

Грохот далёких залпов на эскадре Колчака расслышали из-за горизонта.

— Интересно, — сжимает бесполезный пока бинокль Вера Алексеевна, — с кем это американцы дерутся?

Колчак отвечает через минуту, поправив фуражку и одёргивая китель:

— Они не дерутся. Они кого-то обстреливают. Стреляет один корабль, или два по очереди, ответного огня не слышно.

— Что вы намерены делать в этом случае, капитан?

Колчак покачивается взад-вперёд, будто проверяет, достаточно ли прочно его «Варяг» сидит на воде.

— Военные корабли строят для сражения, уважаемая Вера Алексеевна. А посему вынужден просить вас покинуть мостик и спуститься в корабельный лазарет.

Колчак поворачивается к старшему помощнику:

— Сигнал по эскадре: приготовиться к бою, увеличить ход до восемнадцати узлов.

Пойманный в глубине залива Бодега «Бруклин» дрался до последнего — на крейсерах русской эскадры не раз возникали пожары, в какой-то момент «Боярин» рыскнул на курсе и пошёл в открытое море, но через десять минут повреждённое управление починили, и корабль снова вернулся в строй. Колчак не стал соревноваться в точности стрельбы на дальней дистанции — на его стороне было преимущество в скорострельности и количестве стволов. Будущий адмирал — теперь он и сам в это верил, на полном ходу сблизился с противником. Молодость американского крейсера прошла давно, уйти от группы новых, быстроходных кораблей он не мог. Избиваемый десятками снарядов, теряющий одно орудие за другим, он продолжал безнадёжный бой, стремясь перед гибелью нанести максимальный урон врагу. Когда «Новик», разогнавшись до двадцати трёх узлов, подлетел на дистанцию гарантированного поражения и выпустил торпеду в избитый, объятый пламенем корабль, оттуда стреляли только две чудом уцелевшие пятидюймовки. Две трубы из трёх были сбиты, «Бруклин» кренился на борт, но сдаваться не собирался. Американец попытался уклониться от торпеды, но для очередного решительного поворота у него не осталось сил – рулевые машины разбиты, скорость упала до пяти узлов.