Станислав Кулиш - Попытка к бегству

— Что случилось, Агнесса? — спросил встревоженный Монета.

— Приходили, — шепотом сообщила Агнесса, делая страшные глаза.

— Оттуда? — показывая глазами куда-то вверх и в сторону, также шепотом спросил Монета.

— Оттуда, — подтвердила Агнесса.

— Ну? — во рту Монеты почему-то пересохло.

— Не знаю. Ушел. Туда, — Агнесса указала пышной рукой на окно. Людовик посмотрел на эту руку, что-то соображая.

— Я сейчас, — сказал он все так же шепотом и сразу исчез за дверью. Агнесса, помня наказ мужа, хотела забрать у Монеты деньги, а того и след простыл.

Но Людовик Аванесович не был тем типом негодяя, который пользуется несчастьем напарника, чтобы завладеть его долей. Он очень скоро вернулся, но уже в дымину пьяный, с порога потребовал коньяк и минеральную и вскоре воинственно кричал:

— Плевал я на них! Да облокотился я на них! Они еще не знают Монету! Монета никого не боится!

А потом долго и жарко целовал и тискал Агнессу, спутав, очевидно, ее с кем-нибудь другим, а может быть и не спутав.

Агнесса, выпив с ним на брудершафт для усыпления бдительности, выудила у него из кармана деньги, и теперь деловито спаивала шумного друга семьи. А когда Монета уснул на диване, поправила на себе халат, и унесла деньги в какой-то ведомый ей одной тайник. Потом с сожалением посмотрела на спящего Монету и сказала:

— Дурачок ты, Людовик…

Рано утром Монета поднялся совершенно разбитый и больной. Агнесса уже стояла перед ним в другом халате и со стопкой в руке:

— Опохмелись, Людовик Аванесович. Голова-то болит?

— Чего уж похмеляться, пойду я, — махнул рукой Монета, но стопку выпил.

Домой он добирался с великим трудом. Считая себя только соучастником махинаций, Людовик предпринял все же необходимые меры предосторожности, чтобы незаметно добраться до своей квартиры. Он поднял воротник плаща, а измятую за ночь шляпу надвинул на самые глаза.

Пробираясь по тротуару, настороженно осматривался по сторонам. Чтобы сбить с толку возможную слежку, Монета проехал на автобусе одну остановку, потом со встречным автобусом вернулся обратно. При этом устрашающе всматривался в лица пассажиров, стараясь узнать среди них возможного преследователя. Но спешащие на работу люди не обращали внимания на его взгляды.

Вернувшись на прежнюю остановку, он подошел к стоянке такси, где сиротливо стояла всего одна машина. Людовик забрался на заднее сиденье, а потом, кряхтя от головной боли, открыл дверцу на другую сторону и вылез из машины, чтобы уехать на другой. Но с такси в Калачевске было не густо, и он долго стоял у обочины, потом вынужден был вернуться к той же машине, снова сел, только теперь рядом с шофером. Водитель спросил участливо:

— Что, браток? С перебора?

Монета ничего не ответил и, чтобы сбить его с толку, попросил отвезти на Заалайский базар. А сам не вынимал руку из кармана плаща, крепко сжимал портсигар, давая этим понять шоферу, что он вооружен и очень опасен. Но тот вел машину спокойно, не обращая внимания на угрожающие действия пассажира. Людовик все время оглядывался через заднее стекло, чтобы вовремя заметить настигающую его машину. Но увидеть погоню не удавалось.

Около ворот Заалайского базара он вышел, взял сдачу и смещался с толпой.

Вначале Монета зашел в телефонную будку и внимательно осмотрелся. Ничего подозрительного пока не было. Он ходил по торговым рядам, приценивался к зеленому луку и помидорам, а сам настороженно прислушивался, присматривался.

Одна женщина с хозяйственной сумкой на руке и в стоптанных туфлях показалась ему очень подозрительной, — по всем статьям агент уголовки, — и он стал петлять между рядами, заходил в магазины, а потом, резко повернувшись, выходил ей навстречу, чтобы она как-то выдала себя. Но ее лицо выражало только озабоченность в связи с предстоящими базарными покупками.

Крепкие у тебя нервы, но посмотрим кто кого, думал Монета и продолжал опасную игру. Он даже размял в кармане сигарету, чтобы швырнуть ей табак в глаза, когда она решит задержать его.

Женщина же, заметив фигуру Монеты, все время мелькавшую перед глазами, судорожно зажала в кулаке кошелек и ушла с базара, испуганно оглядываясь.

Покинул базар и Монета. Он шел в сторону памятника Жертве, иногда забегая в чужие подъезды и пережидая там. Заговаривал с прохожими, таинственно понизив голос, чтобы сбить с толку своих преследователей. Пусть они думают, что люди, отвечающие на вопросы, как пройти к памятнику, его сообщники, и пустятся по ложному следу. Табак в потной руке Монеты уже давно размок и слипся, но Монета не выбрасывал его, чувствуя себя с ним уверенней.

В одиннадцать часов Людовик Аванесович Монета зашел в автомат-закусочную, что напротив магазина спорттоваров, и, уютно расположившись за крайним столиком, почувствовал себя в относительной безопасности. Утомленный, он выпил с подошедшим «подстаканником» два стакана бормотухи, уплатив по три рубля за каждый, потом с аппетитом съел манты и салат из овощных отходов.

Почувствовав прилив новых сил для дальнейшей борьбы, Людовик Аванесович выбрался из закусочной около часа дня. Он долго бродил по улицам, раздумывая, на чем же погорел Егор. Может, на институте? Монета лично всегда был против всяких отношений с учеными. Попомни меня, Егор Гаврилович, говорил он тогда своему шефу, пока мы не повязаны, развяжись с этими учеными, не про нас это. Но не смог переубедить шефа, хотя все время твердил, что ученые «и сами сгорят, и нам гореть вместе с ними».

А может, на хлопке? Но в это ему не верилось. Монета знал тех, кому отвозил деньги: это были всесильные люди, с которыми никто связаться не посмеет.

Только после полудня он решился идти домой. Постояв минут двадцать в подъезде и не заметив ничего подозрительного, Людовик поднялся, наконец, на свой этаж и, еще раз послушав тишину пустой лестницы, открыл дверь ключом и вошел в квартиру, где еще стоял густой запах от пребывания злополучного бычка.

Дома он переоделся в пижаму, стараясь успокоиться, и решил трезво обдумать положение. Измученный пережитыми волнениями, он незаметно уснул, но тревога не покидала его, и через два часа Монета проснулся.

Людовик Аванесович понимал, что от правосудия ему не уйти, что его обложили со всех сторон, что он зажат в железных тисках. И Людовик, решив, что так просто он не дастся, открыл ящик письменного стола. Достал несколько листов чистой бумаги. Авторучку. Стараясь сохранить спокойствие, опробовал, пишет ли она. А потом сел за стол и начал писать… черновик чистосердечного признания.

— Куда же девался Бобылев? — беспокоились изобретатель и лейтенант Нурматов, которые провели бессонную ночь у МВ.

Утром лейтенант ушел в отделение и вернулся совсем расстроенный.