Станислав Кулиш - Попытка к бегству

Ночь опустилась на Калачевск. Но можно ли было утверждать, что в эту ночь в городе спали абсолютно все его граждане? Нет, этого со всей смелостью и ответственностью утверждать было нельзя.

Не спал, например, шестидесятилетний регулировщик уличного движения сержант Джумакарасев. Не спало подавляющее большинство калачевских влюбленных. Не спала чья-то соседка тетя Паша. Не спал калачевский изобретатель Яша Антимиров, не спал средней руки номенклатурный работник, директор местного хлопкоочистительного завода гражданин Бобылев. Многие не спали. Уж такова жизнь, и изменить тут ничего нельзя.

Не спалось влюбленным, которые обязаны были выполнить программу по количеству вздохов при луне, а также выслушать соловья.

Чья-то соседка тетя Паша страдала ревматизмом и бессонницей, вспоминала свою бурную молодость и думала о смысле жизни.

Яша Антимиров не спал потому, что изобретал Машину Времени — МВ-1. Сейчас Яша сидел в одном из залов Института кибернетики и теребил свою шевелюру. У всех перечисленных были веские и уважительные причины не спать.

Но почему не спал в эту ночь товарищ Бобылев? Почему всесильный сон не хотел склоняться к его изголовью?

Егора Гавриловича Бобылева считали железным человеком, человеком что надо, душой-человеком. Он мог пробить, провернуть, оформить, и вообще раскрутиться. У него были такие связи, что местные власти его просто боялись. Он возглавлял как бы государство в государстве. Его хлопкозавод обходили комиссии, избегали ревизоры, контролеры и прочие проверяющие. Тут было все железно, все в ажуре, и никому не позволялось совать туда свой нос. Многое мог Егор Гаврилович. Но одного он не мог — спать с чистой совестью.

Да, Егор Гаврилович не спал потому, что у него была нечистой совесть, хотя он уверял, что это от переутомления на работе.

Уже давно спит на соседней кровати его супруга Агнесса Гарасимовна, а он все еще таращит глаза в темноту и что-то шепчет потихоньку про себя.

Правда, в своей спальне, обставленной с королевской роскошью, он чувствовал себя в относительной безопасности, считая почти по-английски: «Моя спальня — моя крепость», но заснуть не мог.

Из памяти не уходило видение. Видение смутное, мимолетное, но тревожное. Ему все видится один и тот же симпатичный молодой человек, который задает такие, например, вопросы:

— Егор Гаврилович, а откуда у вас это? Ведь при вашей зарплате?..

А Егор Гаврилович объясняет, как бы оправдываясь:

— Все своими руками заработано. Понимаете, с раннего детства приучен к труду.

На лице собеседника искреннее восхищение трудолюбием Егора Гавриловича:

— Скажите! Никогда б не подумал! А вот вы ездите в круизы. И ведь каждый же год. Вместе с женой вокруг Европы, и даже дальше. Да знай об этом Юрий Сенкевич, умер бы от зависти. Самому Туру Хейердалу до вас далеко.

— Врачи! — быстро находится Егор Гаврилович. — Они, они во всем виноваты. Заставляют. Просто вот так силой и заставляют! Очень их мое здоровье беспокоит. Шумы, говорят… И пульс. Очень, очень я слаб здоровьем, — горестно сообщает Егор Гаврилович.

Молодой человек сочувственно качает головой: да, со здоровьем не шутят.

— А вот скажите, есть ли у вас сберегательная книжка?

— Книжечка? Сберегательная? Так это же пустяки! На ней у меня всего триста два рубля. Показать могу, — голос Егора Гавриловича крепнет, становится уверенным, тут он совсем не врет.

— А в тайничках? В схоронках? Ну-ка, Егор Гаврилович!

Егор Бобылев молчит, а молодой человек задает новые вопросы:

— А кому вы регулярно отправляли суммы, — и немалые суммы! — в таких вот конвертах? — И показывает ему размер конверта.

— Это заработанные, понимаете? Так ими поделиться надо… Вмазать, так сказать, подмазать.

— И кому же вы вмазывали и кого подмазывали?

— Ну, это вы слишком! Я такие имена и называть не смею!

— А вы посмейте, посмейте, Егор Гаврилович.

— Да вы что? На кого замахиваетесь? Да они и меня, и вас!.. Да я лучше один сидеть буду… Это же такие люди! Что вы!

Симпатичный молодой человек все понимает и принимается объяснять, что за такие действия Уголовным кодексом предусмотрены наказания.

— Да что вы говорите! — поражается Егор Гаврилович. — Предусмотрены? Но, думаю, знать мне это ни к чему.

— Вы полагаете, что они вас вытащат? — сомневается молодой человек. — Ну те, кого вы не можете назвать? Не надейтесь, они сами… того.

Но Егора Гавриловича убедить невозможно. Те наказанию не подлежат, и Уголовный кодекс им нипочем. И спокойствие нисходит на Егора Гавриловича. Зря старается этот юноша.

Егор Гаврилович успокаивается в своей спальне, душная дремота подкралась к нему, но это блаженное состояние прерывает резкий звонок.

— Иди, открывай, — приподнялась на локте Агнесса Гарасимовна, — опять твой ирод нализался!

— Не может быть, — удивляется Егор Гаврилович. — Он был трезвый, когда мы с ним расстались.

Дело в том, что у семьи Бобылевых был свой злой гений, заведующий лабораторией завода, правая рука Егора Гавриловича — Людовик Аванесович Монета.

В родословной этого человека сплелись украинские, армянские и французские корни, в которых он и сам не мог разобраться. У Людовика Аванесовича была неизлечимая страсть: когда у него случался запой, он обязательно звонил в дверь квартиры своего шефа после двенадцати часов. Где бы ни находился, сколько бы ни выпил, он все равно тащился к двери Бобылевых, и если приходил раньше двенадцати, то терпеливо ждал своего часа, сидя на холодных ступеньках, а потом начинал шуметь. Если Бобылевы не пускали его, он кричал на лестничной клетке:

— А шшшто? Монету пускать не желаишшшь? А кто отправил шшшесть пустых вагонов с хлопком, а? Не знаишшш? А вот Монета все знает!

Бобылевы смертельно боялись, что соседи услышат буйного Монету, впускали его, потом торопливо допаивали коньяком, после чего тот спокойно засыпал на диване.

На этот раз в душе Егора Гавриловича, когда он шел к двери, шевельнулось некоторое подозрение. Что-то не совсем такой звонок. Он уже хорошо изучил спотыкающийся звонок Монеты. Но Егор Гаврилович подумал, что, может, Монета еще не настолько пьян. Одной рукой придерживая пижаму, другой взявшись за щеколду, чтоб открыть, он спросил:

— Кто там?

— Простите, пожалуйста, Егор Гаврилович дома или он в отъезде? — спросили из-за двери.

Бобылев насторожился и глянул в «глазок».

То, что он увидел, привело его в ужас. Егор Гаврилович упал на четвереньки, по-щенячьи взвизгнул и, не поднимаясь, юркнул обратно в комнату. Там он накинул на себя пиджак, схватил портфель, зачем-то грелку и, вспрыгнув на подоконник, распахнул окно.