Кир Булычев - Похищение чародея (сборник)

– И не мечтай, не надо… Потом она стала говорить:

– Ванечка, милый, ну пожалей меня, не надо сейчас, Ванечка! Она уменьшилась, потому что вся уместилась в пределах и

власти моего, ставшего гигантским, тела, и этому телу было необходимо отыскать вход, какой-то вход, отверстие в маленьком, горячем, податливом и не смеющем сопротивляться теле Даши, Дашеньки… Я почти преуспел в этом, потому что Даша, сопротивляясь, на самом деле помогала мне покорить, уничтожить, пронзить ее.

И вдруг — ну почему так случается?

Вдруг, когда моя ладонь почувствовала горячий, сухой мох под ее последней одеждой — я пишу как будто о другом человеке, потому что в те минуты я был другим, незнакомым самому себе существом, я избегаю называть какие-то части тела или действия известными и обычными словами, потому что тогда я забыл все эти названия и пользовался для самого себя образными сравнениями — кажется, такие слова зовутся эвфемизмами, они заменяют слова настоящие, но стыдные.

И вдруг Даша стала другой.

Она так испугалась, словно я пронзил ее раскаленным железным прутом. Она забилась, стала выскальзывать из-под меня, а так как я не был к этому готов, то она скользнула к краю койки, вырвалась и съехала на пол.

Я грохнулся сверху, но инерция во мне была столь велика, что я был готов домогаться ее.

А она совершенно трезво сказала:

– Ты мне делаешь больно.

– Даша, — взмолился я. Она вылезла из-под меня.

Все наши действия и движения с этой секунды стали неловкими и некрасивыми. Два человека возились на пыльном полу, один из них старался вырваться и подняться, а второй не пускал…

Даша победила и оттолкнула меня так, что стало не по себе.

И встала.

И не сразу сообразила, что у нее до самого пояса расстегнута блузка, а лифчик разорван, поэтому тугая округлая грудь без стыда видна, как некий плод, сладкий и чистый.

Потом она поймала мой взгляд и стала быстрыми, но неверными пальцами застегивать блузку.

Я сидел на полу.

Потом поднялся, и с каждой секундой мне становилось все стыднее.

– Прости, — сказал я.

– Разве это любовь? — сказала Даша с укоризной. — Разве такая любовь у людей бывает? Ты мне понравился, и я думала, что у нас с тобой все будет очень красиво.

– Честное слово — прости! Я не хотел так.

Все. Она была застегнута, недоступна, она поправила волосы и спросила:

– У тебя зеркала нет?

А сама уже рылась в своей сумке. Это была спортивная сумка, с которой она ходила в бассейн. Из нее, как из матрешки, появилась маленькая черная сумочка, из нее — зеркальце.

– Мне пора идти, — сказала Даша. — Ты меня проводишь? Когда мы вышли в коридор, она добавила:

– В отделение не провожай. Только выведи из вашей хирургии.

Мы медленно шли по коридору.

К Даше возвращалось хорошее настроение. Видно, теперь она меня не боялась и готова была простить.

– В конце концов, — вдруг заявила она, — ты не успел сделать ничего дурного.

– А я и не собирался делать ничего дурного.

– У девушки есть принципы, — возразила Дашенька. — Один из них — сохранение себя для продолжения рода. Именно для этого создан наш клон. Мы должны стать женами оптимальных мужчин. А я не знаю, прошел бы ты конкурс.

– Конкурс на жениха?

– Не смейся. Это очень серьезно.

– Ты уверена, что вас держат как консервы для женихов?

– А ты можешь предложить другую версию?

Я задумался. Конечно, соблазн был велик. Но я понимал, что Григорий Сергеевич прав. Для меня величие и смысл подвига заключались в жертвенности. Наш клон можно было назвать, будь нам свойственно чувство черного юмора, клоном имени Александра Матросова (был такой герой во время Отечественной войны, который закрыл собой амбразуру). Клон Даши существовал и объединялся на принципе жизни. Наше внутреннее противоречие заключалось в конфликте индивидуального стремления к жизни и социальной значимости смерти. Конфликт Даши был между определением спутника жизни, которого ей выдаст Мария Тихоновна, и желанием ее глаз и тела самой выбрать себе партнера. Вот и сейчас она толком не знает, можно ли поддаться голосу плоти или надо ждать распоряжения свыше?

Вам иногда может показаться, что я размышляю слишком умно и сложно. Но это ведь не только мои мысли, это и мысли моих генетических родителей, унаследованные мною в неполной и порой уродливой форме. Я сам не знаю, откуда вдруг во мне возникают слова, фразы и обрывки мыслей, которых, по здравом размышлении, во мне и быть не может.

– Я ловлю себя на том, что я — узурпатор. Даже мысли краденые.

Наверное, поэтому я не имею права на долгую жизнь.

– Ты о чем задумался? — спросила Дашенька.

Глаза у нее горели — мы вышли в коридор, под потолком которого тянулись рядком маленькие яркие лампочки. Вот глаза и отражали их.

Когда мы проходили мимо кабинетов бухгалтерии, Дашенька вдруг спросила:

– А мы еще встретимся?

Вместо ответа я поцеловал ее. Так обрадовался. Не ожидал этих слов. Но этот поцелуй был скорее нежным, чем страстным. Вы понимаете разницу?

– Погоди, — сказала Даша. — Кто-нибудь обязательно пойдет мимо.

– Ну и пускай! — Мне в тот момент и в самом деле было все равно. Я бы не испугался и самого Григория Сергеевича.

– Я скажу Марии Тихоновне, что выбрала тебя в свои мужья, хорошо?

– Погоди, — попросил я.

– Ты не хочешь?

– Я очень хочу. Но я ведь тоже не совсем себе принадлежу. И нам могут запретить встречаться.

– Я очень сильно попрошу!

– Твоя Мария Тихоновна моему доктору — не указ.

– Ты уверен?

Она даже остановилась посреди коридора.

– Боюсь, что так.

– Значит, я не смогу выбрать тебя? Тогда мы убежим отсюда.

– Куда?

– Туда, где можно быть со своим любимым человеком.

– Я не знаю такого места.

– Ваня, дорогой. — Она стала сразу куда старше и мудрее меня. — Мир не заканчивается этой клиникой. А мне кажется, что ты всю жизнь прожил здесь, не выходя на улицу. Люди летают на Луну, кидают бомбы, изобретают компьютеры, а ты сидишь здесь и чего-то ждешь. Ты ведь даже не рассказал, для чего готовили твой клон. Неужели просто так? Никто не живет просто так. У каждого человека есть цель. Даже если ему кажется, что цели нет. Но от тебя зависит очень многое, правда?

У нее была такая милая для меня манера, совсем как у англичан, задавать одним словом вопрос в конце фразы. «Правда?» — говорила она.

– Мне хочется, чтобы ты меня целовал. Видишь, какая я искренняя? Я тебе честно скажу, только не смейся, мне очень хотелось там, на кровати, чтобы ты все сделал, что хотел сделать… Да не красней ты, умоляю! Но я не могла тебе позволить потому, что сама еще не решила, и еще потому, что я очень обязана всем, даже жизнью, Марии Тихоновне. Я не могу обмануть ее доверия. Но я смогу переубедить ее, если она приготовила для меня другую участь.