Александр Лебедев - День Суркова

Решив не откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня, Сурков подсоединил шланг к воздуховоду, проложил его в пещеру и обвалил вход, который предварительно был к этому подготовлен. Пустив в шланг сжатый воздух, Сурков укрылся в противоположной части грота, применив в качестве укрытия перевёрнутый котёл. В это же время черт Вялый появился в непосредственной близости от пещеры и с интересом стал рассматривать обвал и идущий под камни шланг. Ситуация показалось ему забавной, и он никак не ожидал, что через несколько мгновений станет жертвой своей неосторожности.

Когда прозвучал взрыв, Вялый стоял, склонившись вперёд. Вмятина такой формы осталась на противоположной стене. Грот почти не пострадал, если не считать глубокую трещину, прошедшую вдоль него, обвалившийся свод, две арки и пары сотен упавших сталактитов. В это время в Турции было зафиксировано землетрясение около четырёх баллов по шкале Рихтера. Но Суркову, который находился под перевёрнутым котлом, казалось, что он взорвал весь Ад. Его защита превратилась в причудливую формы сковороду, а сам он решил, что умер ещё раз.

Спустя три дня, его откопала команда грешников, вместо наказания разбиравшая завал. Паркер лично препроводил Суркова в карцер. Для большей острастки он не проронил ни слова и, закрывая за Сурковым красную от окалины дверь, опустил глаза. Довольно глупо было пугать грешника, который уже находился в Аду, и Паркер, будучи профессионалом своего дела, оставил Суркова пребывать в неизвестности.

Карцер или прямоугольная комната, в которой оказался Сурков, по форме напоминала пакет молока. Высота потолка — три четверти ширины, абсолютно ровные стены, и, что Сурков видел впервые, ровный потолок. Дверь, крохотное окошко под самым потолком. В окне подрагивает грязный свет, его отблески пляшут по стенам, образовывая причудливые фигуры. Проходит несколько минут, и Сурков перестаёт ждать. Трое суток, проведённые под раздавленным котлом, делают помещение карцера весёлым, правильную геометрию — праздничной, отблески света — смешными. Прошёл час, и появилось понимание того, что карцер — это надолго. Сурков уже не ждал, что дверь вот-вот откроется. Не ждал Паркера или Вялого, не ждал наказания. Мысль о том, что ему не придётся вариться, оказалась настолько необычной, что Сурков опешил. Он судорожно перебирал мысли, приходившие ему в последнее время в голову, и никак не мог понять, какая из них доставила такое удовлетворение. Наконец, решив, что это мысль о своей ближайшей безнаказанности, он стал гонять её как любимую кассету.

Приблизительно через два дня она надоела. Определять прошедшее время становилось все труднее, радость покоя и одиночества превратилась в скуку, карцер стал унылым и мрачным, пляшущие фигурки раздражали. Сурков ходил по комнате, делая два маленьких шага от стены до стены, ходил по периметру, по диагонали, упирался в стены руками и ногами, пытаясь добраться до окошка, делал физические упражнения. Читал стихи, пел песни, считал до миллиона и обратно, сочинял сказки, танцевал буги-вуги и рок-н-ролл. Он рассказывал стенам свою биографию, читал лекции о Бейсике и Фортране, выступал с обвинительной речью на Нюренбергском процессе, доказывал теорему Готье и придумывал закон Фурье. Ему постоянно хотелось спать, но сон, как и положено, не приходил, а лёгкое забытье, которое налетало на несколько мгновений, вызывало тошноту. Он тут же чувствовал сухарик в животе, и последний недовольно ворочался и тянул Суркова к центру планеты.

С ума он начал сходить, когда прошло около трёх месяцев. Сначала звуковые, затем зрительные галлюцинации разбавили ощущение без времени и пространства. Сурков уже не видел карцер, он не ощущал холода, не мог точно определить, где пол, а где стена. Дверь, пахнущая ржавчиной, перестала издавать запах, и Суркову казалось, что в его камере нет входа. Окошко исчезло, красные блики слились в ржавое пространство. Сурков хотел дотронуться до него руками, но ладонь ничего не чувствовала. Через два месяца пропали ноги и руки, тело и шея исчезли через пару недель, нос и губы онемели почти сразу после того, как веки прекратили закрываться. Сурков понял, что завис. Он ещё мог думать, но его, застрявшего в лифте, залили бетоном и почему-то забыли убить.

Время двинулось вперёд и снова остановилось. Прошла одна секунда, или прошёл год? Оно (время) колыхнулось, словно ветер пошевелил и перевернул страницу. Снова тишина. Пауза, в которой очень тяжело определить её промежуток. Там, где находился Сурков, не было ни времени, ни пространства, не было и его самого. Бледная пустота казалась ровной и тихой. Прошёл ещё один год, ещё одну страницу перевернула вечность. В бесцветном порыве что-то встрепенулось, колыхнулось, поднялось, опустилось и замерло. Суркову ничего не казалось, он не мог фантазировать и не мог думать. Он понял, что очередной толчок пересёк серую мякоть пространства, как из координатной сетки выступила пена материи, как снова исчезла беззвучно, бесхитростно, бесцельно, глупо. Квантовый переход закончился, и снова по орбитам тупо летели электроны, пугая пространство геометрической правильностью своих орбит. Сурков почувствовал, что край его сознания улавливает серое пятно, как где-то боковым зрением он видит неоднородность материи, слабый изгиб времени и геометрической бесхитростности. Ему даже удалось сконцентрировать внимание и направить остывающую мысль в ту сторону, но, наверное, через неделю он понял, что больше не выдержит. Почувствовал размякшим, отяжелевшим и ужасно неуклюжим. Сурков выпустил себя из рук и тут же полетел спиной вперёд, как если бы оттолкнулся от вертолёта в затяжной прыжок. Падение было мягким, приятным и долгим. Месяцы сменяли друг друга. Зимой снизу поднимались мягкие белые крупинки, с завидной проворностью уносившиеся в серую мглу. Летом появлялся ровный рыжий свет, припекавший Суркову грудь и покрывавший её приятной коричневой корочкой. Осенью шёл листопад, гремела гроза весной, но всё было схематичным, черно-белым и ненастоящим. Совершенно неожиданно Сурков вспомнил о пятне, и острая боль пронзила его шею и затылок.

Он увидел ровный пол, угол, свою руку, подрагивающие кончики пальцев. Сознание вновь окружила серая мгла, но Сурков уже знал, что не даст ей завладеть собой. Он уловил серое пятно и направился к нему, пробираясь через дебри серой мглы, прилипавшей к рукам и ногам. Это были его руки и ноги. Суркову это знание далось немалыми усилиями. Как только их контуры обозначили себя, он попытался пошевелиться, и, о чудо, тут же появились шея и голова. Рука уже нащупала серое пятно, оно уже приобрело очертания, он мог его ощутить. Руки вновь подчинялись ему, ещё робко и плохо слушаясь, но они уже тянулись, брали и поднимали то, что несколько месяцев назад выглядело как серый комок. Это была злополучная авторучка, хищно блеснувшая в полумраке и обнажившая перо. Золотой отблеск распорол пространство, как хорошо отточенный нож. Сурков поднёс сигарообразное тело к носу, который жадно вдохнул запах чернил. Он подействовал как нашатырный спирт, сбросивший с сознания остатки пелены.