Надежда Кузьмина - Попала!

Как интересно! То есть связь слабеет со временем. Но важно не только это. Получалось, что, хотя его брат уже перестал зависеть от моего благополучия, Арвис продолжал за мной присматривать и, когда потребовалось, немедленно помчался на помощь. Но значит ли это, что теперь он может отвечать на мои вопросы? Как бы спросить? Но спросил он.

— Но я все равно не понял — а почему тебе так не хотелось? Тебе не нравлюсь я?

Нет, если сейчас он опять повторит, что я охотно целовалась, клацну зубами и укушу. И больше никогда в жизни…

— Арвис, я не знаю, надолго ли я в этом мире. Может быть, это знаешь ты, но не я. Как я могу позволить себе в кого-то влюбиться, если завтра меня снова может унести? Как я могу захотеть ребенка, если потом мы с ним окажемся в разных мирах? Мне нужен сейчас не возлюбленный, а друг — понимаешь? Ну и, если это тебя утешит, скажу: никто другой мне тоже не нравится и не нравился настолько, чтобы я захотела дойти до конца.

Стиснула зубы и замолчала. Зря он опять на эту тему съехал. Невольно вспомнились и боль, и мое отчаянье, когда казалось, что отвертеться не удастся. Вот видела я где-то статистику, что две трети изнасилований совершается теми, кто уже был раньше хорошо знаком с жертвой. Но когда с тобой вот так, то все равно, кто тот зверь рядом — принц или маньяк из Битцевского лесопарка. Ненавидишь одинаково. Может быть, принца даже сильнее.

Я не мазохистка ни разу. У меня в жизни не возникало желания покориться, подчиниться, распластаться и размазаться. И вообще, пора заканчивать эту полуночную беседу. А впредь постараюсь не думать о нем вообще. Нужной информации он дать не может… так что пусть эта птица высокого полета летит куда подальше.

— Мариэ, я слышу, как часто ты дышишь. Прости, если я расстраиваю тебя вопросами. Но мне важно, даже необходимо, понять тебя. Я прошу — не уходи, пожалуйста, от ответов. — Теперь голос звучал расстроенно.

Ну да, я же для него инопланетянка. А у них тут не пойми что с отношениями полов. Наверное, если попытаемся разобраться, и мне проще жить будет. Попробовать еще раз? Все равно, кроме него, спросить больше не у кого.

— Хорошо, слушай. Причин было четыре. Первую я объяснила — ты пытался взять меня силой. Вторая — я не хочу влюбляться тут ни в кого, потому что завтра твой брат может вернуться, и отдачей меня опять перебросит на Землю. Третья — для себя я не мыслю физической близости без любви, и это возможно только с тем, кого я хорошо знаю, полностью доверяю и, наконец, люблю. А ты для меня — темный лес, незнакомец. И, наконец — то, что… — замялась, вот говорить или нет? Ладно, уж рот открыла, рискну, — …я еще девушка, а от первого раза и так ничего хорошего ждать не приходится… а уж вот так, насильно, у стенки, без прелюдии…

Чувствуя, что краснею, замялась и замолчала. И так сказала больше чем достаточно.

— А что значит — девушка?

Приехали. Нет, мне это точно снится. В природе таких идиотов существовать не может.

— Арвис, ты издеваешься?

— Нет. Я пытаюсь понять. И почему не ждать ничего хорошего? Мариэ, объясни!

Еще через три минуты разговора мы оба лишились дара речи. Потому что в процессе выяснения обстоятельств оказалось, что в этом мире женщины рождаются без того кусочка кожи, вокруг которого в нашем понаверчена тьма-тьмущая ритуалов и устроена чертова уйма плясок с тамтамами. Я не могла ему поверить. А он, по-моему, не верил мне.

— Но это же бессмысленно! Зачем такое надо?

— А что, у нас есть только то, что надо? А аппендицит с гландами?

— А что такое аппендицит?

— Нарисую потом тебе на бумажке. У меня его, кстати, в семилетнем возрасте вырезали. Могу и шрам показать.

— Ловлю на слове.

Упс! Занесло. Впредь буду следить, что говорю. Хотя какой тут следить… Я задавала вопросы Арвису и поражалась ответам. Так вот, когда понятия девушки или девственницы, целомудрия или непорочности теряли смысл, менялась и мораль. А может, дело тут было в отсутствии религии. Никто не требовал хранить ту самую непорочность и не задавал вопросов — девица ты али как? Существенным обстоятельством оставались лишь дети. От обсуждения этого вопроса Арвис уклонился. И я так и не поняла — тут вообще-то женятся? Но, упрощенно говоря, выходило, что собственно близость — чуть ли не логическое продолжение поцелуев.

А целовалась я с Арвисом раньше и вправду более чем охотно. Поэтому мое сопротивление, истерика и вспышка ненависти стали для него сюрпризом вроде кирпича, присвистевшего с ясного неба.

— Ладно. Выходит, мы друг друга не поняли, — вздохнула. — Но прости, не оставишь ли ты сейчас меня одну? Я устала и хочу спать.

На самом деле у меня шарики зашли за ролики. Я не могла не признать, что этот мир однозначно комфортнее и удобнее для женщин… но вписаться в него самой пока не выходило никак. И надо было подумать в свете новых фактов о том, что было у меня с Арвисом и Лириадом. Вдруг второй тоже считает, что я уже просто обязана ответить взаимностью?

— Сейчас уйду. На переход вот так, не во сне, нужно много сил. Но если я захочу выйти через дверь — ты снова сбежишь куда подальше, да?

Я промолчала. Ведь спрашивала же его, не перенапряжется ли? Вот лиса — вывернулся! Сказал, что разговор — это не страшно. А про перемещение ни гу-гу. Все равно — пусть валит. Ведь я его не звала, просто вспомнила, а это не приглашение и не повод для визита. А если б я была не одна? Или переодевалась?

— Мариэ, я оставил на столе маленький подарок для тебя. Прими, пожалуйста, на память обо мне. — Голос снова был нейтрально-прохладным.

И, прежде чем я успела возразить, встал со стула и растаял в темноте…

Я вздохнула, улеглась носом к стенке, сунула под подушку верную вилку и начала всхлипывать. Вот все у меня не как у людей… а через мусоропровод… домой хочу!

Встав утром, первым делом подошла к столу, посмотреть, что же за презент преподнес мне Арвис? Завернутое в шелковую ткань нечто с голову величиной. Надеюсь, это не башка того типа, что на меня покусился? Или голова все же покрупнее будет? После ночных откровений мне казалось, что ждать можно чего угодно.

Развернула кусок серебристого шелка и увидела в нем перламутрово-розовую раковину. Такую же, как та, что была растоптана вчера днем в грязном припортовом переулке. Погладила плавные изгибы кончиками пальцев, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы. Перевернула… и из нее выпал и цветочным лепестком спланировал на пол небольшой квадратик бежевой бумаги.

Подняла и прочла:

Я собирался завернуть раковину в твой белый платок, но понял, что не могу с ним расстаться. Ведь это единственное, что есть от тебя у меня. Поэтому завернул в этот. Носи его и иногда думай обо мне.

Я могу надеть железную клетку на задницу, дуршлаг на голову… но как мне защитить свое сердце? Ну вот, опять плачу. Что ж такое?