Дмитрий Емец - Таня Гроттер и пенсне Ноя

– Логика нужна везде. Прежде всего я ценю в магии систему и следование общим закономерностям. Практика и теория – два крыла Пегаса… Знаете, Сарданапал, иногда меня не удивляет, что у Тибидохса течет крыша!.. Причем не астральная даже, а обыкновенная! И так во всем! Зачем было заточать Хаос за Жуткие Ворота, когда вы, Сарданапал, вносите его во все, к чему прикоснетесь. В любые отношения. Я это ненавижу!

– Он любит морковь! – задумчиво сказал академик.

– Кто? О чем это вы? – сердито спросила Медузия.

– Я говорю, Пегас любит морковь. Я тоже, кстати, очень ее люблю, – пояснил Сарданапал.

Медузия нахмурилась:

– Академик! Вы что, смеетесь надо мной? Мне кажется, вы сознательно уходите от серьезного разговора. Ваше легкомысленное отношение к жизни и вообще ко всему материальному вызывает у меня опасения! Вы витаете в облаках!

– Хм… В природе нет нового вещества. Вещество, которое теперь составляет наше тело, когда-то было кем-то или чем-то еще. Каким-то другим человеком, животным, растением, землей. Вон вода во рву – а это не вода, а какой-то кругообращающийся в природе мертвец. Ну не тошно ли жить после этого? А ты говоришь «материальное»!

– И к чему это было сказано?

– Ни к чему. Меди, мне кажется, в последнее время ты становишься какой-то чересчур правильной, чересчур бескомпромиссной. Вспомни, какой ты была в тот год, когда я оживил тебя после истории с Персеем? Подвижная, как ртуть! Вспыльчивая, точно порох! Как ты любила бить посуду и как хохотала! Кажется, именно тогда стены Тибидохса дали первую трещину… А крыша, крыша текла и тогда. Только тебе это было не важно.

– Все это было давно, Сарданапал! Все это было давно, и все это было неправда, – сказала Медузия, и Гломов услышал ее удаляющиеся шаги.

На мосту остался один Сарданапал. Его раздраженный голос разнесся далеко над заболоченным рвом:

– Черт бы побрал этих женщин… Ну не создан я для семейной жизни! Черт, черт, черт, черт!

– Кк-кква! Кк-кква! – сочувственно отозвались лягушки.

Приглашение в Тибидохс, посланное Генке и оказавшееся у дяди Германа, так и не попало к адресату. Пьяненький купидончик даже не вспомнил о потерянном конверте. Бульонов же вообще ничего не знал. Размышляя о своей горькой судьбе, Генка ворочал в супе ложкой, изображая оживленное поглощение супа. Есть у них в семье полагалось быстро, в противном случае мама немедленно кидалась к телефону вызывать «Скорую», требуя, чтобы Генку вскармливали глюкозой внутривенно.

Едва с супом было покончено, мама подошла к шкафчику рядом с вытяжкой и потянула на себя дверцу. Увы, Генке слишком хорошо было известно, что это может означать.

– Мам, сколько раз тебе говорить: я не люблю чихол! И дохлоцин солютабтоже ненавижу! – безнадежно сказал он.

– А я не переношу, когда ты упрямишься! Посмотри на свой цвет лица: ты же весь бледный! Я и без анализов вижу, что у тебя гемоглобин, как у трупа! – закипела мама.

Краснощекий Бульон, гемоглобин которого вызвал бы сладкие грезы у любого вампира, открыл рот, позволив залить в себя ложку сиропа от кашля.

Чихол и дохлоцин солютаб прописал ему врач, когда Генка учился еще в третьем классе. К сожалению, врач забыл указать, как долго их следует принимать, только сказал: пока ребенку не станет лучше. И вот прошло уже почти пять лет, а мама Бульона все считала, что улучшение не наступило. Более того, бедной маме даже не приходило в голову, что просто для того, чтобы пережить пятилетний прием лекарств, надо иметь лошадиное здоровье.

Поморщившись, Бульонов потянулся к таблеткам, но вдруг завопил, сорвавшись с табуретки. Бедняге померещилось – хотя какое там померещилось! В пустой суповой тарелке лежали два дико вращавшихся глазных яблока, вырванные из орбит. Генка закричал.

– Что с тобой? – Мама кинулась к нему.

– Там, там! Нет, не смотри! – охнул Бульон.

Придерживая очки, мама заглянула в тарелку.

– Я всегда говорила: оставлять яичные желтки – это признак болезни.

Бульонов с ужасом посмотрел в тарелку и убедился, что мама права. Да, всего лишь желтки. Он вытер со лба пот. Принять желтки за глаза – это уже диагноз. Пока Генка терзался, мама приблизилась к нему и доведенным до автоматизма движением гладиатора, вонзающего в противника короткий меч, вставила ему под мышку стеклянный столбик градусника.

– Ужасно! 36 и 9! – сказала она пару минут спустя.

– Это же нормально.

– Что ты понимаешь! Такая температура бывает у туберкулезников! Неделю назад ты как-то странно кашлял во сне. Я подумала, что ты просто поперхнулся. Теперь же я вижу, что не все так просто. Завтра же сдаем анализы! А теперь иди к себе и делай уроки!.. Гулять вечером не будешь. И чтобы в девять ноль-ноль был в кровати.

– НЕ-Е-ЕТ! – закричал Генка.

– Не «нет», а «да». Нервные припадки и упрямство – первые симптомы шизофрении. А шизофрения, отягченная туберкулезом, протекает всегда в тяжелой форме, – озабоченно сказала мама и уселась перелистывать медицинскую энциклопедию, украшенную цветными фотографиями всевозможных трофических язв и гангрен.

Генка бросился к себе в комнату и торопливо захлопнул дверь. Постепенно успокоившись, он сел за стол и, собираясь готовиться к экзаменам, открыл учебник по истории. Но не успел Бульон прочитать и десяти строк, как услышал за спиной странный звук.

Генка обернулся и похолодел. От двери к нему направлялся стул на человеческих ногах. Ноги были мужские, страшные, с желтыми ногтями, похожими на выпуклый панцирь черепахи. Увидев, что Бульонов его разглядывает, стул на человеческих ногах подпрыгнул и игриво лягнул его в голень.

Бульонов упал на паркет и торопливо пополз на животе к двери. Он уже даже не кричал, понимая, что это бесполезно. Четвероногий стул забегал сбоку и, подскакивая, предпринимал попытки отрезать целеустремленно ползущего Бульона от двери.

Внезапно новое препятствие преградило Генке путь. На паркете пузырилась лужа крови, посреди которой лежал страшный заржавленный кинжал и билось алое сердце. Генка медленно встал. Во рту у него моментально стало суше, чем в пустыне Сахара. Его собственное сердце едва не выскакивало из груди. Попятившись, он схватился за дверную ручку, видя в ней главное свое спасение. Но дверная ручка вдруг ускользнула от него и пожала ему ладонь. Генка ощутил легкое покалывание и холод, одновременно понимая, что ручка уже не ручка, а отрубленная рука с холодными мокрыми пальцами.

На стене появился узкий тонкогубый рот.

– Бульонов? – хрипло поинтересовался он.

– Д-да.

– Геннадий?

– Ге-ге… – заикающийся Бульонов подтвердил и это.

– Господин Ге-Ге? Вы-то нам и нужны! У меня к вам секретная миска! – сказал рот и вдруг захохотал непередаваемым смехом, напоминающим ржание целого конского табуна.