Илья Варшавский - Лавка сновидений (сборник)

Кларнет помчался на кухню, забыв впопыхах притворить дверь. Когда он рысью возвращался с чайником, у его комнаты уже стоял принюхивавшийся к чему-то Будилов.

— Пожар у вас, что ли?

— Нет, это просто так. Окурок прожег клеенку.

Будилов попытался было войти, но Кларнет захлопнул у него перед носом дверь и повернул ключ.

Между тем стол уже горел по-настоящему. Кларнет вылил на него чайник воды, но этого оказалось мало, пришлось бежать за вторым.

— Хватит! — сказала девушка. — Слышите? Хватит, а то вы мне все испортите. Берите передатчик.

Кларнет вытащил из прожженной дыры маленькую черную шкатулку.

— Ну-с, говорите.

— Что говорить? — растерялся Кларнет.

— Как вас зовут?

— Юра.

— Хорошо, пусть Юра. Так вот что, Юра: никаких расспросов, иначе мне придется прервать с вами всякие отношения. Все, что нужно вам знать, я скажу сама. Кстати, меня зовут Маша.

— Очень приятно! — сказал Кларнет.

Маша насмешливо поклонилась.

— Мы с вами находимся в одной и той же точке пространства, но разделены временным интервалом, каким — неважно. Вы — там, а я — тут, в будущем. Ясно?

— Где?! — спросил ошеломленный Кларнет. — Где вы находитесь?

— В Ленинграде, где же еще?

— Простите, — пробормотал Кларнет, — это, так сказать…

— Ничего не так сказать. Я историк-лингвист, занимаюсь поэзией двадцатого века. Вы согласны мне помочь?

— Вообще… я никогда…

— Я тоже никогда не разговаривала с таким… ну, словом, поможете или нет?

«Какая-то она уж больно напористая», — подумал Кларнет, но вслух сказал:

— Буду рад, если в моих силах.

— Это уже хорошо! — Маша обворожительно улыбнулась. — Так по рукам?

— По рукам! — ответил Кларнет и с сожалением взглянул на экран. Эх! Нужно было покупать телевизор побольше.

— Отлично! Теперь я объясню вашу роль.

— Слушаю! — сказал Кларнет.

— Не перебивайте меня. Понимаете ли, я живу в такое время, когда библиотек уже нет, одна машинная память. Это, конечно, гораздо удобнее, но если нужно откопать что-нибудь древнее, начинаются всякие казусы. Я запрашиваю о Пастернаке, а мне выдают какую-то чушь про укроп, сельдерей, словом, полный набор для супа. С Блоком еще хуже. Миллионы всяких схем электронных блоков. Ведь что ни говори, с тех пор, как они писали, прошло уже две тысячи лет.

— Сколько?!

Маша закусила губу.

— Ну вот, я и проболталась! Фу, дура! Теперь жди неприятностей.

— Я никому не скажу, — произнес в благородном порыве Кларнет, — честное слово, не скажу!

— Ах, как нехорошо! — Маша закрыла лицо руками. — Нам запрещены контакты с прошлым. Я ведь тайком от всех. Даже Федю услала, чтобы все в полной тайне…

— Кто такой Федя? — Кларнету почему-то не понравилось это имя.

— Мой лаборант. Очень милый парень. — Маша опустила руки и снова улыбнулась. — Представляете себе, влюблен в меня до потери сознания, так и ходит по пятам. Еле выпроводила.

Бывают странные ощущения где-то там, чуть повыше грудобрюшной преграды. Не то чтобы болит, а так, не разберешь что такое. Какая-то непонятная тоска. И очень милые парни вовсе не кажутся такими уж милыми, да и вообще вся человеческая жизнь, если разобраться…

— Ладно! — Маша решительно тряхнула волосами. — Будь что будет!.. Итак, мне нужна помощь. Возьмете в библиотеке Блока и Пастернака. Все, что есть. Усвоили?

— Да, и что дальше?

— Будете читать вслух.

— Зачем?

— Ох! — Маша потерла виски пальцами. — Вот экземплярчик попался! Будете читать, а я запишу. Неужели так трудно понять?

— Нет, отчего же, — сказал Кларнет, — понять совсем не трудно. Вот только читаю я неважно.

— Ну, это меньше всего меня беспокоит. Значит, завтра в это время.

Изображение пропало, как будто кот слизнул. Только что она была здесь, а сейчас пуст экран, безнадежно пуст. Исчезло наваждение, сгинуло, и все, что осталось, — это маленькая черная коробочка да мокрый обгоревший стол.

Когда многократно повторенный опыт в одних и тех же условиях дает неизменный результат, то есть все основания считать, что установленные связи подчинены какому-то закону.

Так, например, если любители ранней похмелки выстраиваются в длинные очереди у ларьков в бесплодном ожидании вожделенной цистерны с пивом, если строители бестрепетно роют канавы в ухоженных газонах, обнажая склеротическую кровеносную систему города, если по утрам к шуму трамвая под окном добавляется пыхтенье катков для асфальта, если, просыпаясь от щебета птиц, вы не можете сообразить, ночь сейчас или день, знайте: на дворе июнь.

Если на дворе июнь, а вам двадцать шесть лет, если вы каждый вечер читаете девушке прекрасные стихи, если… Впрочем, хватит! И так все ясно.

Какой-то пошляк, родоначальник литературных штампов, сказал, что любовь не знает преград. Ну и что? Одно дело не знать преград, а другое — суметь их преодолеть, или, как выразился бы философ, добиться такого развития событий, когда любовь в себе превращается в любовь для себя. Ведь что ни говори, а две тысячи лет…

Хотите еще одну заезженную сентенцию? Пожалуйста! Беда приходит оттуда, откуда ее меньше всего ждешь. На этот раз она явилась через дверь в облике дворника, пригласившего однажды вечером Кларнета незамедлительно прибыть в домоуправление, где его ждет комиссия содействия в полном составе.

Состав оказался не так уж велик: два человека, не считая уже известного нам бравого майора в отставке.

Увидев Кларнета, майор пришел в крайнее возбуждение и вытянул вперед правую длань, отчего стал сразу удивительно похож на Цицерона, обличающего Катилину.

— Вот он, голубчик! Собственной персоной!

Председатель комиссии расправил седые запорожские усы и вытащил из стола листок, исписанный корявым почерком.

— Так… садитесь, товарищ Кларнет.

Кларнет сел.

— Имеются сигналы, что вы пользуетесь незарегистрированным радиопередатчиком. Верно это?

— Нет у меня никакого передатчика, — солгал Кларнет.

— Ну до чего же нахально темнит! — патетически воскликнул Будилов. Ведь сам слышал, как передает! То открытым, то закрытым текстом.

Председатель вопросительно взглянул на Кларнета.

— Это… я стихи читаю.

— Почему же вслух? — удивилась интеллигентного вида немолодая женщина.

— Они так лучше запоминаются.

— Врет, врет! — кипятился майор. — Пусть тогда скажет, что он там у себя паяет, почему пробки все время горят?

— Ну-с, товарищ Кларнет?

— Не паяю я. Раньше, когда телевизор ремонтировал, то паял, а сейчас не паяю.

Председатель крякнул и снова расправил усы.

— Так… Значит, только стихи читаете?

— Только стихи.

— Какие будут суждения? — Он поглядел на женщину, но та только плечами пожала.