Вячеслав Камедин - Лунная танка. Сборник рассказов

– Можно тебя спросить? – наконец нашел, что сказать он. – Эта… экспедиция… что она для тебя значила, – с трудом подбирая нужные слова, он растягивал слоги и запинался, точно старался ничем не обидеть, зная интимность вопроса, – для чего ты… полетела?

Видя удивление на её лице, он как-то виновато тут же себя перебил:

– Ах, да. Муж. А… он?

Он старался как можно тактичнее задать этот вопрос, выбрать тон помягче, и всё же почувствовал холодок обиды в её молчании и в резком жесте, когда она отвернулась к иллюминатору.

– А ты? – вдруг спросила она, развеяв этим вопросом ошибочные догадки и ненужные угрызения совести мужчины.

Он хотел бы тут же, не откладывая вновь и вновь признаться, зачем он «подписался» на эту научно-исследовательскую авантюру, путешествие сквозь всю галактику с сомнительными и нелепыми, на его взгляд, опытами, опасное, долгое и неинтересное предприятие. С начала полёта он лелеял мечты, что когда-нибудь признается ей и откроет всё, что копилось в его одинокой душе. Сила под названием осознание того, что она не свободна и никогда не будет его, сдерживала всякий раз на полуслове, когда он готов был, встречаясь с ней по рабочим надобностям один на один, выплеснуть, обнажиться, освободиться от недомолвок. Не потому ли он больше всех вымотался за то время, проведённое вдали от земли, не потому ли больше всех ненавидел эту консервную космическую банку? Видеть человека, которого хочешь ежесекундно, с которым жгуче желаешь быть не только в дружески-профессиональных отношениях, постоянно, бок о бок работать, и мириться, что он сегодня не с тобой в убогой каюте, а с другим человеком. И, главное, знать, чем они заняты. В такие минуты проклинаешь всё, включая собственное рождение. «А ты?» – такой простой вопрос и так просто на него ответить. Что же не даёт сделать это сейчас, когда её муж, капитан корабля, так же, как и все остальные, – мертв, и остаётся всего-то ничего времени, чтобы признаться…

Вместо ответа он перевернулся к верху ногами… Невесомость навязывает свои условности. Условен потолок, обшитый белым пластиком. Стены, которые немного темнее «потолка». Условен и пол, выкрашенный в темный цвет. По сути, ни стен, ни потолка, ни пола – одно сплошное, эллиптическое помещение отсека. Внутренность какого-то гигантского яйца. Лишь человеческое психологическое восприятие, не желающее мириться с абсолютной космической относительностью, привыкшее, что вверху всегда – небо, а под ногами – земля, делает из этой условной белиберды вполне осмысленную закономерность… Он перевернулся к верху ногами и стал гримасничать, показывая, что, мол, свалял дурака.

– А всё-таки? – настаивала она.

– Довольно крупная сумма за контракт, – замялся он.

– Деньги? – усмехнулась женщина, – Ты же знал, что эта поездка в один конец – на той планете мы должны были остаться до конца жизни…

– Ну, знал, – ответил он, словно его спрашивают о пустяках, с искусно подделанной ленцой, – так что ж из того?..

И снова – тишина, которая на сей раз не только грызла нервы пугающим грядущим, но и добавила изощрённую пытку совестью – почему не сказал, был ведь шанс, была возможность. Больше откладывать нельзя – скажи.

– Оставил на счетах у родных, – язык точно не подчинялся ему: думая одно, он говорил другое, а в душе ненавидел свою нерешительность. Да ещё зачем-то солгал: ни родных, ни близких у него не было.

– Что оставил? – не поняла она: с момента последнего их диалога прошло довольно много времени, но он этого как-то не заметил, погружённый в томительные терзания, решение наболевшего вопроса.

– Деньги, – он пытался сохранять в своем тоне непосредственность, однако это не очень-то удавалось и выходило фальшиво. Он сгорал от злобы к самому себе.

– Какие деньги, не поняла?

– Ладно. Проехали, – махнул он рукой, в том числе и на признание, разглядывая парящую женщину, у которой в уголках глаз появлялись водяные шарики слёз и качались на тонких ресницах. Она молча плакала. Несколько капелек оторвалось от ресничек и летало свободно вокруг красивого молодого лица. Он посмотрел на неё, как никогда ещё не смотрел, – открыто, прямо, не исподтишка, не украдкой. Она была действительно очень молода и очень красива. Уставшее, измождённое, напуганное лицо делало её ещё привлекательнее, утончённее. Глядя на неё, любой мужчина не мог не влюбиться; хотелось непременно защитить это хрупкое, нежное существо, защитить от любой напасти. Он смотрел на неё и любовался. Он забыл всё на свете: и про злосчастный корабль, и про всё, что приключилось на этом корабле, – он смотрел и восхищался. Вспомнилось, как он случайно, нет – нарочно прикоснулся губами к ее руке. Она давала какие-то указания работающему бортмеханику, указывая рукой на какой-то предмет, и её рука скользнула по его щеке. Он уловил это мимолётное прикосновение и поцеловал. Она тогда удивлённо бросила взгляд, а он смущенно отвернулся. Ничего более эротичного не было в его воспоминаниях. Он испытал такую эйфорию и возбуждение, что не мог спать несколько дней, бесконечно прокручивая мысленно, как кинопленку, ту волшебную секунду. Он помнил аромат её духов, холодок на губах от её прохладной кожи. Он улыбался, купаясь в этих воспоминаниях. Но почему она плачет, внезапно подумалось ему, когда он согнал пелену дремотных грёз. Мозг, околдованный иллюзиями, долго не мог вернуться в действительность, реальную грубую действительность. И он, как одурманенный, ждал, что вот-вот появится ее муж и рассерженно спросит, кто обидел его жену.

Но вдруг он вспомнил всё, что произошло, и чуть не лишился чувств. Ему было очень скверно: начало тошнить и морозить, и ещё сильно болели и ныли суставы, будто кто-то пробовал их на излом; он задрожал всем телом. Понимая, что это начались приступы болезни, он попытался расслабиться и сосредоточиться на чём-то. Женщине было ещё хуже, она не просто дрожала – её била такая дрожь, что руки и ноги ходили ходуном. Приглядевшись, однако, он сообразил, что это не лихорадка – ею овладела страшная истерика. Не понятно, как ещё до этого она могла сдерживаться…

Стоило неимоверных усилий как-то успокоить её. Она рыдала в голос, умоляла о чём-то, просила прекратить пытку, прервать мучительный остаток жизни. В слабой, изящной, хрупкой женщине вдруг появилась такая зверская, неодолимая сила, что мужчина, не справляясь с нею, боролся во всю свою физическую мощь, на которую был способен. Отброшенный ею, он несколько раз летел и больно ударялся о стену отсека. В порыве заставшего её необычайного безумия и отчаянья, ломая до крови ногти, она пыталась выломать иллюминатор. И он готов был поклясться в тот момент, что она сумеет сделать это, несмотря на титановый сплав и сверхбронированное стекло. Она рвалась прочь из этого корабля на свободу, где бы кончился этот кошмар, вся эта жуткая мистерия с близким и неотвратимым финалом. Ей так хотелось жить! За что же приговорили её?.. Только несколько пощёчин, жёстких, хлёстких сумели привести её в чувство.