Ток Син - Миссия Агдам

– Кар-р-р! – аккуратно возмутилась Фрося.

– Не обижай дворян, они хорошо воспитаны улицей, – согласился с Фросей Гамлет. – Не как породистые беспредельщики.

– Извини, я забыла, что ты тоже дворянин.

– До двух лет я жил вон там, – Гамлет показал в дальний угол двора, – рядом с контейнерами и пивным киоском. Там все вежливые.

– Согласна, на улице хамы долго не живут. Скучаешь по той жизни?

– Сейчас? – задумался Гамлет.– Как бы это тебе сказать… Нет уже тех оперно-романтических интонаций, как в молодости. Какие концерты мы давали вместе с рыжим Шаляпиным, гастролёром из соседнего двора!

– Я слышала, – хихикнула Офелия, – это было божественно.

– Диоген интересный там. Я тебе рассказывал про него?

– Да, смешной такой!

Диоген принадлежал к интеллектуальной элите двора и известной школе мыслителей. Когда-то хозяева лишили его мужского достоинства, и он стал мудрецом, потерял уважение к хозяину и сбежал жить в бак. Стал учить всех разуму и магии, периодически путая эти понятия. Число кастрированных росло, поэтому паства у него была.

– Помните, что нашу цивилизацию сохранило? – говорил Диоген, печально смотря своими масляными глазами. – Это первая заповедь кота: никогда не позволяйте, чтобы за вас думали другие.

С этим все согласились. Всё-таки двор – среда чуткая, с обострённым стремлением к справедливости.

– Недавно Диоген сообщил, – едва сдерживая смех, продолжил Гамлет, – что люди – это мы, коты. А зазнавшиеся двуногие – вообще тупые и совсем мышей не ловят… Перестали нас слушать, деградируют. Это мы в давние времена на свою голову взяли шефство над обезьянами. Научили их всему, а они отгрызли свой хвост и объявили себя людьми. Стали нас за хвост дёргать, кошками назвали…

– Брешешь! – возмущённо прозвучало с антенны. Это не выдержала Фрося. Она чуть было не свалилась вперёд, вытянув шею для лучшего подслушивания. И, с трудом удержав равновесие крыльями, ошарашенно огляделась по сторонам и зачем-то добавила: – К-хе, то есть кар-р!

Немного придя в себя, Фрося попыталась сделать вид, что ничего не говорила, невинно моргая глазами, но опять не выдержала и шуганула клювом заливающегося чирикающим смехом Пирата. Тот очертил два круга над её головой и невозмутимо вернулся на место.

Гамлет всегда подозревал ворон в лицемерии, вероломном проникновении в чужие мысли и умении говорить. Обычно они молчат и только изредка орут: «Каррраул!»

– Не вру. Рэксом буду, – поклялся Гамлет, чуть повернувшись к Фросе, и добавил: – Правда, есть промежуточная стадия между человеком и обезьяной – поэт, как мой хозяин.

– Да ну! – подыграла Офелия.

– Век крыши не видать.

– Не перегибай. Ещё не все обезьяны, хотя… Всё равно мы умнее их. Потому что умеем молчать.

– Да, люди не понимают молчания. В нём почти нет лжи, – согласился Гамлет.

И они замолчали.

Фрося переживала свой прокол. Попыталась списать на молодость – мол, ей всего-то восемьдесят лет. Не успокоило. По негласному этикету к вороне на крыше надо обращаться на «вы». Даже взглядом. И мыслями тоже. После некоторых размышлений она пришла к выводу, что дипломатический протокол котами не нарушен. Списала на усыпляющее бдительность солнце. И вспомнила, что она добрая и однозначно не прощает только одно: если её назовут чёрной, даже по глупости. Всё-таки основной цвет у неё седой – мудрости. Так она мудро когда-то решила сама.

– Так у тебя хозяин поэт? Ты раньше говорил, что писатель, – продолжила тему Офелия и вспомнила слова Гамлета о рифме. – Извини, если что не так.

– Да, теперь поэт, – невесело ответил Гамлет.

– Что страшного в этом?

– К нему Муза вернулась.

– Муза Аполлоновна?! – Офелия вздрогнула, и её шерстка тревожно заискрила. – Это такая… страшная, как тёмная туча?

– Она самая, грозовая… свинцовая, с наковальней.

– Ужас! – настороженно съёжилась Офелия. Она боялась грозовых туч с громом и молниями. Несколько раз видела Музу. Когда та появлялась, всё вокруг становилось темнее.

– Что поделать, поэты и писатели музу не выбирают. А моему немощному именно вот таких размеров и нужна.

– Ты её боишься?

Гамлет, взглянув ещё раз в сторону мусорных баков, горестно усмехнулся:

– Мне бояться нельзя. Мои мысли сбываются. Я против страхов бьюсь насмерть.

– Какой ты сильный! – Офелия кокетливо-томно наклонила голову. – Как принц из сказки. А я – принцесса и слишком люблю ласку. Ой, я сказала почти в рифму! – И она не на шутку обрадовалась, запев. – Мррр. А ещё я лучше всех имитирую кайф. Как твоего гения зовут?

– Сейчас он – Ант Он.

– Кто? – удивлённо переспросила Офелия.

– Он такой псевдоним себе взял. А раньше был просто Антон.

– И как вы там в рифме и с Музой?

***

Когда Антон оказался никому не нужен, возникла Муза и легко заполнила всё вокруг – шумом, делом и телом. Она стала третьим измерением для его плоского пространства, «суприма» – так она назвала мир Антона. По её словам, союз двух противоположных начал создаёт ощущение объёма, усиливает вкус и сочность существования.

– Ты у меня не мужик, а метафора, – многозначительно сказала Муза, подавая яичницу из двух яиц и сосиску на завтрак после первой ночи.

– Загадка? – попытался отшутиться Антон.

– Скорее казус. Маленький, – усмехнулась она и на следующий день подарила широкие штаны со словами: «Душе мужика нужен простор и воздух» – при этом его любимые дутики брезгливо порвала пополам.

Муза была из категории «редкая красавица» и умела властвовать. Чаще одними глазами. Обычно знают, что муза – богиня и отрицать её божественность опасно. Тупым же Аполлоновна намекала, что её выгнали не только с неба, но и из ада. Действовало. Местные мужики звали её «дуче», боялись и уважали больше участкового.

И при этом она не была религиозна. Её любимый аргумент – «если кто-то создал человека, то это женщина, а не мужик».

– А что, если Бог – женщина? – размышляла вслух она, величественно положив свой первый волевой подбородок на мягкий второй. – Все вы, мужики, будете гореть в аду за своё желание доминировать.

Антон слушал богиню спокойно, признав главным смыслом жизни битву пороков и добродетелей. То, что били только его, переносил стоически, покинув плоть и наблюдая со стороны, из-за шкафа. Так он привык жить вне тела и даже прятаться в кота. Во время экзекуции ненавидел себя, свою смиренную беспомощность…

Периодически Муза требовала от него ответа на вопрос: «Ты меня любишь?» Он согласно кивал, но при этом вспоминал слова Ландау: «Когда собака привыкает к человеку, говорят, что она его любит».

В общем, они друг друга любили.

И тут грянул гром.

Антон был в запое, жёг написанное и заснул, оставив последний листок на столе. А там: