Ант Скаландис - Гомо Снегус

Людей в форме Яша не тронул и отправился вместе с ними в отделение. То ли сработало воспитание, данное учителем, то ли давнее, вынесенное еще из полутайги, уважение к военным.

Протокол составили по всей форме, предъявили обвинение в злостном хулиганстве и нанесении тяжких телесных повреждений десятерым гражданам. Однако совместный авторитет заслуженного учителя России А. Д. Твердомясова и заслуженного тренера той же России Ф. Ф. Корзинкина позволил полностью отмазать их подопечного от ответственности, тем более, что все пострадавшие оказались давними знакомцами участкового дяди Грини.

И все же по дороге домой Афанасий Данилович крепко задумался о судьбе Яши Снегуса. Да, именно «снегуса», а не Снегова. Стоит ли вообще раскрывать кому-то еще его тайну? Нужна ли она людям? А уж самому Яше определенно в полутайге лучше будет.

В общем, решение созрело. И в последний вечер, перед тем, как они вдвоем ушли в непроглядную теплую ночь, полную запахов и звуков начинающегося лета, – а учитель проводил своего питомца до самой опушки, за которой официально начиналась запретная зона объекта 0013, – так вот, прежде чем они ушли, мы хорошо посидели втроем за чаем. Яша был безучастен, словно опять разучился говорить и даже понимать по-русски, вместо чая, сосредоточенно вгрызался в огромный качан капусты. А вот заслуженный учитель разливался соловьем, очевидно пытаясь заглушить тоску.

– Я понял сегодня, – вещал он, похоже, импровизируя на ходу, – когда йети назвали снежным человеком, это была не более чем досадная оговорка, ведь он не снежный, а смежныйчеловек, в смысле промежуточное звено между нами и иной, может, более высокоразвитой, более нравственной и чистой расой. Он посредник и стремился установить контакт, но ничего не вышло, и вот он уходит...

Я слушал, признаться, вполуха и решил на всякий случай вежливо заметить:

– Афанасий Данилович, но вы же провели очень серьезную работу. В любом случае. Полагаю, суммарный объем сделанных вами открытий тянет уже на нобелевку.

– На больницу имени Мессинга это тянет, – на удивление самокритично ответил Твердомясов. – Вы подумайте, больше двух месяцев прожил йети в Мышуйске – и что? Никто, кроме Феди Корзинкина им не заинтересовался. О, люди, люди! Убогая раса… Знаете, я как защитник природы прямо скажу: пусть возвращается к своей «матери».

И прозвучало это ужасно, словно старый интеллигент не выдержал и в сердцах выматерился.

А я вдруг ощутил нечто странное, необъяснимое и щемящее, родственную душу ощутил я в этом гомо снегусе, уныло догрызавшем толстую кочерыжку.

Все мы немножко снежные, смежные и может быть, смешные люди, потерявшиеся среди чужих миров. Блуждаем, мечтаем, ищем, пытаемся наладить контакт и всегда стремимся вернуться назад, к истокам.

Вот только, в отличие от Яши, мне-то не суждено вернуться к истокам: пробовал – не выходит.

– Как грустно! – говорит Толян-корреспондент.

– Ерунда, смонтируем, – утешает Петруха-оператор.

– Не надо, – говорит Толян, – ведь это не фильм грустным получился. Это жизнь такая.

– Правильно, – соглашается Шарыгин.

Но телевизионщики уже не слушают его, они говорят о своем.

– Я понял, кем был этот йети, – заявляет Петруха.

– Кем? – спрашивает Толян.

– Да таким же, как мы, корреспондентом из Москвы. Не смог уехать отсюда, да и ушел с горя в полутайгу. Знаешь, еще месяц другой, и я точно шерстью порасту.

– Да, наверное, – без тени улыбки отвечает Толян. – Дай-ка мне сигаретку. Пожалуйста.

– Кончились, – разводит руками Петруха.

Тогда некурящий Шарыгин протягивает не весть откуда взявшуюся пачку, и они все трое молча закуривают.