Дмитрий Емец - Великое Нечто

Так что без поездки в деревню, как это ни грустно, никак нельзя было обойтись. Что ж, надо так надо. Семен Маркович был человек действия и решение принял немедленно.

Услышав о поездке в русскую деревню, его родные стали причитать, что Семена Марковича обворуют, что в глухой деревне живут одни уголовники, которые только и умеют, что пьянствовать и поджигать сараи, и никакого русского духа там нет, а есть только беспробудный алкоголизм.

Но Семен Маркович был тверд. Он позвонил в справочную и выяснил, что поезд на Псков отправляется по утрам в одиннадцать двадцать.

Суровые, сосредоточенные жена и дочь весь вечер собирали его в дорогу, словно завтра папочку как минимум должны были повести по этапу. Насколько Семен Маркович помнил, ни в одну заграничную поездку они не собирали его так долго. Семен Маркович с дрожащими губами стоял посреди комнаты и приводил в пример странников, которые пешими исходили всю Россию от Сибири до Белого моря, ночуя божьей милостью в избах или в стогах.

— И была у них при том одна котомка за плечами, а в котомке краюха хлеба с солью! — возвышенно закончил он, вздымая к потолку палец.

Хотя Семен Маркович и грозился взять с собой только краюху хлеба, однако вещей, даже самых необходимых, набралось немало. На дно рюкзака он сунул диктофон с дюжиной кассет, теплый свитер, джинсы, сапоги, спальный мешок, большой перочинный нож и газовый баллончик с перцем. Сверху Семен Маркович положил фляжку со спиртом и несколько пачек сигарет «Астра», по его мнению, особенно любимых простыми мужиками.

Ночь перед отъездом он спал скверно: ему снилась русская сермяжная правда в красной рубахе с подпояском. Встал он, однако, бодрым, принял душ и с аппетитом позавтракал. Затем, вживаясь в образ, надел семейные трусы в горошек, которых никогда прежде не носил, легкие летние брюки, тельняшку, набросил пиджак и подбежал к зеркалу. Вот незадача! Из зеркала на него уставился помятый жизнью московский дачник. Ну да ничего не поделаешь… Семен Маркович забросил за спину рюкзак и поехал на вокзал. Билеты в кассе были, и Дубровин взял нижнее боковое место в третьем вагоне.

Кинув рюкзак на третью полку, Дубровин сел у окна. В вагоне было душно, большая часть окон не открывалась.

— Ниче, не помрете! Поедет поезд — проветрится! — сказала заспанная проводница с выглядывающими из шлепанцев красными пятками.

Вагон постепенно наполнялся: старушка с маленьким внуком, пугливо прижимавшая к животу сумочку; два парня-студента; пожилой мужчина с обвязанными ремнями коробками; несколько шумных золотозубых цыган с коврами в рулонах… Но все эти люди либо останавливались раньше, либо проходили дальше по вагону, а верхнее боковое место над Дубровиным и четыре в купе рядом оставались пустыми.

Наконец в вагоне появился худой майор в летней форме и, равнодушно покосившись на Семена Марковича', сел напротив, задвинув под сиденье «дипломат».

Когда же Семен Маркович по свойственной ему привычке всюду наводить мосты попробовал заговорить со своим попутчиком, спросив что-то вроде: «Вы до Пскова?» — тот даже не повернулся.

Уже перед самым отправлением в вагон торопливо втиснулись четыре новых пассажира. Они прошли в сторону Дубровина и заняли пустующие места.

Двое из этой четверки сразу привлекли внимание Семена Марковича необычностью своей одежды: это были старый узбек в полосатом халате, с морщинистым лицом и клочковатой бородкой и девушка в белом свадебном платье, смеющаяся, восторженная, которая ни минуты не могла усидеть спокойно. Да и двое других были не из тех, что затерялись бы в толпе.

Девушка все время вскакивала, выглядывала в окно, оживленно разговаривала и даже нечаянно стукнулась головой о верхнюю полку.

— Больно? То-то же, не надо было вертеться, — назидательно сказал русоволосый великан в майке «Атлетик Клаб».

— И ничуть не больно! — Девушка потерла ушибленную макушку. — Мне жарко, — с кокетливой ужимкой пожаловалась она. — Нельзя ли открыть окно?

Семен Маркович решил, что это подходящий повод, чтобы вступить в разговор.

— Окна не открываются. Дохлый номер! Будем задыхаться, пока не задохнемся! Дубровин театрально вздохнул и развел руками.

— Значит, говорите, дохлый номер? — Великан, не вставая, взялся за ручку и с силой потянул. Окно раздвинулось. В поезд ворвался пахнущий мазутом ветер.

— Вы просто чудодей! Как вы это сделали? Это же окно просто конструктивно не открывалось! — со сладким ахом поразился Семен Маркович.

— Открыть можно все, кроме гроба изнутри, — сурово уточнил великан.

— Вы не возражаете, если я пересяду к вам? — И, не дожидаясь ответа, Семен Маркович быстро перепорхнул на половину четверки.

— Вы до Пскова едете? И я в Псков! О, Великий Новгород и Псков — настоящая дремучая Русь! Две северные крепости, о которые разбилась не одна иноземная рать. Тевтонские и ливонские рыцари, поляки, а им противостояли храбрые народные дружины… — вдохновенно произнес он.

— Ну, вам лучше знать — вы это видели, — серьезно ответил великан.

Грзенк почтительно покосился на Семена Марковича и по исследовательской привычке сделал в памяти отметку, что некоторые самцы аборигенов доживают до нескольких сотен лет.

— И знаете, кто первым завоевал Новгород и вырвал язык у вечевого колокола? Царь Иван Васильевич Грозный! И когда — только в шестнадцатом веке! Русский царь взял русский же город! — Семен Маркович торжествующе поглядел на девушку. — Поймите, молодые люди, народ должен питаться от корней, от древа. Когда же мы это поймем и станем учиться на ошибках прошлого! Ах, Русь, Русь! Как же мы плохо знаем нашу историю!

— Ну тут вы, пожалуй, батенька, попали пальцем в небо. Не мы, а вы плохо знаете историю, — усмехнулся молодой мужчина в белых джинсах, давно уже нетерпеливо постукивающий пальцами по колену.

— Почему это? — поразился тот.

— Да потому, что с Иванами Васильевичами вы напутали, — снисходительно объяснил его собеседник. — Было два Ивана Васильевича: Иван III и Иван IV — Грозный. И язык у вечевого колокола первым вырвал именно Иван III, сын Василия II Темного. «Собра воя много с пушками и с тюфяки и с пищалями…» И Русь, между прочим, в шесть раз увеличилась именно при нем, и Орду он отогнал, и литовский князь был в его руках игрушкой… А в народном сознании два Ивана Васильевича слились в одного. Ивана III почему-то забыли, а все валят на его внука.

— Сдаюсь! Я в самом деле плохо разобрался в Иванах… Почему бы нам всем не познакомиться? Дубровин, Семен Маркович.

— Корсаков. Алексей.

— А я Бурьин. Никита, — пророкотал великан и, утомившись чистить яблоко, сожрал его целиком вместе с серединкой и семечками, не выплюнув даже палочки.