Рашид Карамако Тритэ - Воин Света и Тихий Океан

Я пригляделся – это робот, размером в два человеческих роста. Руки – каждая размером со стрелу крана, такие же ноги, голова, похожая на ковш экскаватора, увенчанная бивнем по центру… "Робо-носорог" – подумал я.

Носорог поднял руки, ударил ими друг о дружку, словно отряхивая – раздался тот звук, который сопровождал меня аж от Лужников. Потом робот замахнулся и с размаху погрузил руки в брусчатку возле зеркального шара, оторвал и поднял кусок мостовой размером с легковой автомобиль, играючи перехватил его руками и отбросил в сторону.

Я завороженно проводил этот "мяч" взглядом и заметил, что на месте падения камня воздух заиграл, словно поднимаясь над раскаленным асфальтом. Там возникла тонкая фигура, молнией скользнула в сторону, уворачиваясь. Встала, потянулась, словно кот, покачала головой и тонко засвистела носорогу. Тот не ответил, опять отряхнул руки и запустил их под мостовую. Тонкая же фигура оказалась еще одним роботом, но полная противоположностью носорогу – стильная, как японская спорткар, с тонкими изящными руками и ногами. Робот огляделся, подернулся – так кот стряхивает с себя влагу, и растворился на месте.

"Робо-ниндзя" – подумал я.

И тут же у меня в голове раздался голос. Я бы принял его за свой внутренний голос, но он не принялся меня стыдить и обвинять. Более того – сходу начал говорить вещи, о которых я никогда в жизни не думал.

– Дал созданию имя, дал ему и форму. Опираясь на земную культуру, могу сказать, что их характеристики и функционал отражен весьма точно, но давать им имена, как и какую-либо другую новую информацию о мире – опасно. Очень прошу впредь этого избегать.

Какое-то время я осмысливал это. Носорог за это время оторвал и отбросил еще два камня, Ниндзю – я не видел.

"Кто со мной говорит?" – наконец, подумал я и голос снова зазвучал снова, но говорить о себе – не торопился.

– Безмолвие Вселенной хранит пение звезд и танец комет. Безмолвие леса хранит прохладу, шорох листвы. Безмолвие в душе хранит боль. Здравствуй, хранящий боль. В тебе очень тихо. Я пытаюсь уловить хотя бы звук, но чувствую, что будто бы оглох. Почему тебе так больно?

– Мой город мёртв. – подумал я в пустоту над площадью. – Его убили вы.

– Тебе плевать на смерть города, поэтому дело в другом.

– С чего ты взял?

– Мог позвонить близкому человеку, поехать на поиски, хоронить и оплакивать. Но я вижу тебя здесь – доехал на велосипеде из рук мертвеца, взяв без капли тоски и сожаления.

Я захотел возразить, но не придумал, как. Голос продолжил, но то, что он говорил теперь, заставило меня похолодеть.

– “Мир дал мне боль, но не просил хранить её. Боль – это благо, если она закаляет, но моя – подобна едкой кислоте, или вязкому мазуту, или цепкой паутине, или цепи на ногах, на концу которой приварен камень, а тот идет на дно моря. Тянет на дно и меня, свет над головой давно померк, вокруг темнота, в глотку льется соленая вода, заставляя мечтать о смерти. Такая боль делает жизнь нестерпимой…”

Я записал это в дневник около недели назад. Чуть ранее прочитал статью про психотерапию – автор писал, что от негатива можно избавиться, если его выписывать – и завел под это целый дневник. Может быть, я что-то делал не так, но после первого же сеанса “тексто-терапии” наутро проснулся весь в поту – за мной гнался кто-то настолько страшный, что я боялся даже обернуться и посмотреть, кто именно. Знал только, что нельзя останавливаться – и бежал, бежал, бежал… А он догонял. И я знал, что когда он меня догонит, я буду долго и мучительно умирать.

Потом еще один “сеанс” и еще… Должно же стать легче? Но весь ужас в том, что боль не уходила, а начала воплощаться – в снах и видениях наяву.

Последней каплей оказалась старуха в черном дряхлом полотне, через щели в котором я почти видел её сморщенную грудь – она возникла передо мной на остановке, когда ждал автобус до сокольников.

– Оторви щетинки тараканьих червячков! – просипела она мне в лицо. – Пусти их в душу, пусть танцуют и щекочут! Ха!

Я заорал, вскочил, напугав двух студенток, которые сидели и тихо читали учебник филологии. Старуха исчезла, а я гулял до вечера, пока мерзкий образ окончательно не растворился.

Это случилось после записи, которую зачитал голос. После нее я зарекся копаться в себе – старуха стала последней каплей.

– Откуда тебе все это известно?

– Из твоей памяти. – спокойно ответил голос голос. – Скажу честно – дневник тебе не помогал, а только бередил рану. Насколько прекрасен будет берег моря на рассвете, если нарисовать его на мятой бумаге? Прежде чем нарисовать свою жизнь и нового себя, тебе нужно взять свежий гладкий холст, твой же скомкан, а местами – порван и прожжен насквозь.

– Тогда зачем ты мне это рассказал?

– Затем, что путь есть и я могу тебе его подсказать.

– И что же делать?

– Не знаю.

Мне захотелось дать собеседнику по голове.

– Тогда зачем ты меня за нос водишь?

– Затем, что я не вижу, что делать, но знаю, как . Это особенности моего положения.

– И как же мне убрать всю эту жесть внутри меня?

– Помоги нам улететь.

Я скрипнул зубами.

– Убили весь город и теперь просто хотите улететь?

– Сперва ответим за свой проступок. Поэтому сперва нужно помочь нам встретиться с правителями Земли, предложить достойную компенсацию. А уже после – улететь.

– А где гарантии, что если я помогу вам улететь, то… боль уйдет?

– Гарантия в том, что я един с Хуум.

– Что такое Хуум?

– Его откапывает Сорок четвертый.

Я снова посмотрел на зеркальный шар – робот уже почти извлек его из под обломков, оставалась всего пара камней на сияющем зеркале.

– Космический корабль?

– Можно и так его назвать. Точнее, его нутро. Нутро… корабля взаимодействует с моим нутром, с тем, что у меня внутри. Вы это называете подсознание. Сейчас для меня даже время – размытое понятие, я вижу мир таким как он есть. Вижу главное: корабль улетит – боль уйдет, песня твоего сердца снова зазвучит.

Последний крупный обломок мостовой улетел от корабля прочь, Носорог обхватил Хуум за корпус – как тяжелоатлеты хватают ядра весом в пуд, напрягся… его ноги, обхватом в кран, задрожали. Робот оторвал корабль от земли, пронес десяток метров. Каменная брусчатка ломалась как фарфор под тяжестью робота и груза.

В стене коробки вдруг образовалось отверстие, из него забил яркий свет, а в свете появилась фигура…

“Камеру”, из которой я смотрел за происходящим, понесло обратно, в ту сторону, где до сих пор лежал я. В глазах снова потемнело, в висках застучало и секунду спустя я снова оказался в своем теле. Голова кружилась – поэтому я на карачках, держась за асфальт, дополз-добрел до Красной площади.