Сергей Бушов - Лось и лосось. Фантастические истории

– Благодарю, – сказал Анатолий Сигизмундович.

Со стороны Хорошева раздалась громкая рок-н-ролльная мелодия. Он достал из кармана пиджака трезвонящий мобильник, снял трубку и ответил:

– Аллё. Да, я. Ну, само собой. Вискарика по дороге захвачу и к вам. Замётано.

Он убрал аппарат и, заметно оживившись, оглядел всех.

– Сергей Александрович! – заметила Валентина Алексеевна. – Между прочим, у нас договорённость выключать телефоны во время заседаний клуба.

– Так ведь мы вроде бы уже закончили, – шмыгнул носом Хорошев. – Правильно я понимаю? Тогда всем до свидания. Меня ждут.

Он встал, оправил пиджак и направился к выходу.

– Да, кстати, – спохватился Чурдомыжский, вскакивая с кресла. – Мне тоже уже пора идти. Разрешите откланяться.

Он со сладкой улыбкой отвесил всем демонстративный поклон и взглянул на часы. Затем перевёл взгляд на настенные.

– Простите, – он наморщил лоб. – А сколько сейчас времени? Все часы показывают бог весть что.

– Ну, вы спросили, – отозвалась Валентина Алексеевна. – Я толком не помню даже, какой у нас год на дворе.

– Ну, как же! – воскликнул полковник. – Тяжёлые времена для России.

– Валентина Алексеевна, – заметил Анатолий Сигизмундович. – У вас на ухе кровь.

Валентина Алексеевна схватилась за мочки ушей.

– Ой! – сказала она. – А где же серёжка?

Она полезла под стол и принялась там шарить – судя по звукам, несколько раз ударившись головой.

– Леночка, – сказал Анатолий Сигизмундович. – Время позднее. Вас есть, кому проводить?

– Не волнуйтесь, – ответила Елена, подкрашивая губы ярко-чёрной помадой. – За мной заедут. У меня сегодня ещё одно собрание, по мистической части. Всем пока и до встречи через две недели.

Она захлопнула сумочку и направилась к двери, цокая каблуками длиннющих блестящих сапог и поигрывая бёдрами, затянутыми в кожаные штаны.

Володя встал из-за стола и робко подошёл к Регине Анатольевне, которая как раз просматривала свои записи.

– Кхм, – сказал он. – Как вам кажется, у нас сегодня хорошо получилось?

– Мне трудно судить, – деликатно ответила Регина Анатольевна.

– Понятно, – кивнул сокрушённо Володя. – Я что-то даже вспомнить не могу, о чём мы, собственно, писали…

– Как всегда, – заметила Регина Анатольевна.

– Ну неужели мы, семь интеллигентных неглупых людей… – пробормотал он, и глаза его заблестели.

Володя махнул рукой и, резко развернувшись, быстро зашагал к выходу.

– Пора и на боковую, – сказал полковник, одевая форменную фуражку. – Воинскую честь – её знать надо.

– До свидания, – сказал Анатолий Сигизмундович.

– Фу! Нашла, – Валентина Алексеевна вылезла из-под стола, отряхнула колготки и попыталась закрепить серёжку на месте, но это у неё не получилось.

– Эх! – сказала она сокрушённо. – Мочку опять зашивать. Ну, всё равно же мне теперь по докторам… Заодно уж. Э… Полковник! А вы не на броневике сегодня?

– Так точно, – ответил полковник. – Подброшу.

– Всего хорошего, – сказала Валентина Алексеевна Анатолию Сигизмундовичу. – Э… А я не в шубе была? Хотя нет, лето же… Что-то всё у меня в голове перепуталось… К врачу, к врачу…

И они с полковником, так же, как и остальные, исчезли в сумрачном коридоре.

Наступила тишина. Регина Анатольевна все ещё сидела за столом, листая блокнотик.

– Региночка, – заговорил Анатолий Сигизмундович, подсаживаясь на подлокотник её кресла. – Мне неловко тебя об этом просить…

– Что, папа? – Регина подняла на него серые, умные глаза.

– Я всегда чувствую себя таким опустошённым после наших заседаний… Этот дом – большой, холодный, каменный… Он словно пустой череп, в котором живём только я и сквозняк…

– Ты хочешь, чтобы я переночевала здесь? – спросила Регина.

Лицо старика стало жалким и жалобным. Морщины, едва заметные до этого, сделались глубокими и превратились в горы и овраги, подобные тем, которые время оставляет на поверхности Земли.

– Да, – сказал он. – Если, конечно, у тебя нет других планов… Я не хочу мешать твоей жизни. Просто пойми старика. Я так жутко чувствую себя один…

– Планов нет, – улыбнулась Регина. – Всё в порядке, переночую. А как же Ефим?

– Что за Ефим? – не понял Анатолий Сигизмундович.

Регина наморщила лоб.

– Не знаю… Почему-то пришло в голову имя…

– Помнится, Артур Шопенгауэр писал… – начал Анатолий Сигизмундович, но Регина засмеялась и положила свою ладонь на его руку:

– Папа, не надо. Мне-то не надо ничего объяснять и доказывать. Я и так знаю, что ты очень умный. Где мне лечь спать? Я уже устала.

– Здесь, внизу, полно свободных комнат, – сказал Анатолий Сигизмундович. – Выбирай любую. Я просто буду знать, что ты здесь.

– Хорошо, папа.

Регина поцеловала его в щёку и направилась в сторону коридора.

Анатолий Сигизмундович встал, заложил руки за спину и стоял неподвижно пару минут. Затем подошёл к выключателю, погасил свет и приблизился к окну.

Там, за окном, царила полная темнота. Не было видно ничего – ни тени, ни отблеска. Впрочем, если сильно напрячься, то можно было представить в небе звезду. И она бы загорелась. И стало бы чуть светлее.

Анатолий Сигизмундович покачал головой, вздохнул и плотно задёрнул штору.

2014, Мытищи.

«Я толстею, – думала Лена, лёжа в постели и глядя в потолок. – Трудно оставаться в форме, когда вокруг на триста километров – ни души. Плюс три килограмма за два года. Не так уж и много, но со временем будет всё хуже и хуже».

Часы на тумбочке показывали одиннадцать часов одиннадцать минут, но вставать не хотелось. Не было стимула. Разве что желание выпить таблетку, чтобы прекратилась эта непрекращающаяся, пульсирующая головная боль.

Лена спустила ноги с кровати, нащупала тапочки. Встала и доковыляла до аптечки, которая представляла собой высокий шкаф со стеклянной дверцей, доверху забитый лекарствами. Нашарила спазмалгон и поплелась на кухню.

Кофеварка почуяла её присутствие и, повинуясь заложенной программе, пустила на стол струю шипящего напитка.

– Блин! – вскрикнула Лена, отпрыгивая. – Вот дура!

Последнее можно было отнести как к кофеварке, так и к самой Лене, которая забыла с вечера поставить на место стеклянную чашу. Она вытерла, как могла, лужу, потом потыкала кнопки, чтобы сварить кофе ещё. Наконец налила себе чашку и села за стол. Лена выдавила из блистера таблетку, отправила в рот. Попыталась запить, но кофе оказался слишком горячим.

– Да что же это такое? – пробормотала она, закусив обожжённую губу.

«Должно быть, меня сводит с ума шум из подвала, – подумала Лена. – Или это противное, долгое, тягучее одиночество».

Взгляд уткнулся в стену, где прямо на розовой штукатурке были неровно нарисованы цифры – семь, шесть и ноль. Лена встала, вытерла ноль рукавом и, взяв лежащий рядом кусок угля, написала единицу. Семьсот шестьдесят один день – это слишком много. Особенно здесь.