Евгений Цепенюк - За миллиард долларов до конца света

На площадке нежилого первого этажа всё было почти как обычно: неуютно, но чистенько. Сине-зелёные стены, многозначительная (и единственная: дети первого поколения жильцов уже выросли, но ещё не успели завести своих) надпись «Здесь был ты!» между ржавой батареей и трубой бездействующего мусоропровода. Только вместо замурованного проёма, за которым должна была находиться колясочная, давным-давно сданная ЖЭКом в аренду под продуктовый магазин, матово поблёскивала металлическая дверь. Слегка приоткрытая (Степанов почему-то сразу решил, что она приоткрыта не просто так, а зазывно).

Порывшись в карманах, Семён выудил пятирублёвую монетку. Загадал: орёл – заглянуть за дверь, решка – посмотреть, что там на следующих этажах. Подкинул: выпал орёл. Подкинул ещё раз, для верности: снова орёл. Но Степанов уже решил, что дверь выглядит подозрительно, и входить в неё ему совершенно не хочется. Он всегда считал, что гадание нужно не для того, чтобы указывать человеку, что ему делать, а затем, чтобы помочь ему своим умом разобраться в своих же запутанных мыслях. Спрятав монетку обратно, Степанов начал подниматься на второй этаж…

…и оказался снова на первом. Труба, батарея, настенная надпись, приоткрытая железная дверь. Только теперь здесь стало как будто бы чуть темнее. Поборов недоумение, он предпринял ещё одну попытку подъёма…

…буквы «есь» в узкой полосе света, льющегося из приоткрытой двери; внезапно сгустившиеся сумерки замазали остальное, но это, определённо, было то же самое «здесь». Поборов панику, Степанов поднялся на три четверти пролета, а потом метнулся вниз по ступенькам…

…попытался выйти обратно на улицу…

…постоял немного, переводя дух. И, вытянув на всякий случай перед собой руки, осторожно пошёл на свет.

Ярко освещённая комната за дверью оказалась его собственной гостиной. Сам он лежал на диване с ноутбуком на коленях, в той же позе, в которой заснул, и негромко похрапывал. К дивану были придвинуты журнальный столик (на котором стояли две чашки, цветастый китайский термос и сахарница) и два кресла. В одном из кресел расположился мужчина лет сорока с небольшим: внешности мужественной, но не грубой; одетый в костюм тёмных тонов, но не то, чтобы строгий; без особых примет и ярко выраженных национальных признаков, но, что называется, видный. В общем, располагающий наружностью чрезвычайно располагающей, но при этом совершенно незапоминающейся. На второе кресло незнакомец широким взмахом руки указал застывшему в дверях Степанову:

– Присаживайтесь, Семён Валерьевич. Мы вас уже, право слово, заждались. Неужто заплутали?

– Кто это «мы»? – огрызнулся Степанов. – Николай Второй?

– Ну почему же «второй»! – дружелюбно заулыбался мужчина, с заметным усилием поднимаясь на ноги. – Первый и единственный в свом роде. Николай Вениаминович Осмодуй, для вас, если пожелаете – просто Николай.

Николай протянул руку. Степанов автоматически отметил: большой палец отставлен, остальные плотно прижаты друг к другу, напряжённая ладонь строго перпендикулярна полу. Пожимать не стал. Николай, не переставая улыбаться, трансформировал зависший жест в повторное приглашение:

– Так вы присаживайтесь, прошу!

– Да я как бы уже лежу, – Степанов выразительно кивнул в направлении дивана.

– Два превосходных каламбура за столь непродолжительный период времени! Вы, я вижу, действительно наделены острым умом. Это прекрасно: теперь я совершенно не сомневаюсь в успешном исходе предстоящего нам с вами диалога. И всё же в ногах, как говорится, правды нет… но нет её и выше! Видите, я тоже умею играть словами.

– Я полагаю, что вправе потребовать немедленных разъяснений… то есть что вы тут вообще делаете в моей квартире?!

Степанов вовремя поймал себя на том, что чуть было не заразился витиеватой манерой Николая. Но, перейдя обратно на нормальный язык, вдруг почувствовал неловкость, словно бы ни с того, ни с сего нагрубил хоть и незваному, но деликатному гостю.

– Вы, по всей вероятности, собирались сказать «в вашем сне»? – на лице Николая не промелькнуло ни тени смущения. – Ну разумеется, Семён Валерьевич, вы получите все необходимые разъяснения. Только убедительно вас прошу: не стоит воспринимать происходящее, как это у вас говорится… ах да, по умолчанию – и сразу в штыки. Вы ведь, как мне кажется, не выказывали особого недовольства давешней ночью, по поводу нежданного визита вашей сослуживицы Татьяны Михайловны?..

Николай, вопросительно приподняв левую бровь, выдержал небольшую паузу, но Степанов от изумления, смущения и возмущения временно лишился дара речи.

– Уверяю вас, ни одна из ваших пикантных грёз никоим образом не умаляет восхищения, которое вызывает во мне ваша действительная супружеская верность. Более того, мы со всем уважением, на которое только способны, относимся к вашей, как это модно сейчас называть, приватности – потому, собственно, и не позволили бы себе ни при каких обстоятельствах вторгнуться в ваше жилище наяву. Вышеприведённый пример потребовался лишь затем, чтобы наглядно продемонстрировать: в мире, так сказать, сновидений, действуют нормы поведения, отличные от тех, которых вы придерживаетесь, бодрствуя. Да и, в конце концов, нас никоим образом не интересуют ваши частные сны.

– А какие же тогда интересуют? Общественные, что ли?!

– Вы меня прямо-таки смущаете: вот так, буквально с полунамёка, уловить суть дела! И всё же… мне, право, неловко, но вы меня чрезвычайно обяжете, если согласитесь продолжить нашу беседу, приняв более удобное положение…

– Ладно, ладно, – Степанов опустился в кресло. – А вы меня чрезвычайно обяжете, если перейдёте, наконец, прямо к тому, что я там, по-вашему, уловил.

– Ох, благодарствую… нога, знаете ли – старая травма даёт о себе знать… А всё же замечу, что и вкус ваш меня восхищает: эта Танечка… кстати, причёска у неё на любопытном месте наяву немного другая – такой, знаете ли, игривой полосочкой…

– Да кто вы, наконец, такой, и чего вам от меня надо?!

– Кто я таков – это как раз к делу не относится, – отрезал Николай, и сквозь бархат его баритона вдруг почувствовался иной, куда более жёсткий материал. – Важно, кого я представляю. А представляю я некую организацию, никоим образом не благотворительную, но своими действиями нередко оказывающую положительное влияние на самые разные аспекты… скажем так, общественной жизни. Весьма влиятельную и традиционно предпочитающую не афишировать свою деятельность. Но с теми службами, о которых вы, вероятно, сейчас подумали, ничего общего не имеющую. Уверен, что прочие подробности вам совершенно не интересны.

– Ну почему же…

– Потому, что вы, Семён Валерьевич – разумный человек. И вас, как всякого разумного человека, в гораздо большей степени занимает предложение, которое мы собираемся вам сделать. Чертовски, я бы сказал, заманчивое предложение. Как насчёт чашечки кофе?