Эдвард Форстер - Гости страны Фантазии (Сборник НФ)

— Какого черта вы прикидываетесь? — заорал я.

Ни слова, ни движения. И все вокруг, будь оно проклято, было не то и не так — синева неба, свет солнца, цветы, которые вяли на глазах. Я чувствовал, что я снова вне времени, но на этот раз не там, где надо. Я должен был сделать так, чтобы что-то произошло, — пусть гром небесный поразит меня.

Сквозь пролом в каменной стене я пошел напрямик к манекенам, которые, вытаращив глаза, стояли и сидели в этой открытой пивной. Первый, к кому я приблизился, оказался Дженнингсом, с которым я обедал у Баттеруортов.

— Слушайте, Дженнингс, — закричал я, хлопая его рукой по плечу, — вы же знаете меня — я Линфилд. — И тут, когда я сосредоточился на нем, все остальные снова ожили, и, не считая меня, Дженнингс был единственной лупоглазой куклой. — В чем дело? Что с вами со всеми случилось?

Он ничего не ответил, даже не пошевельнулся, и я почувствовал, что если я не сниму руку с его плеча, то он упадет. Я убрал руку, но в следующую минуту, охваченный слепой яростью оттого, что я не смог добиться никакого ответа, с силой ударил его по щеке. В ту же секунду — не знаю, как это произошло, — я уже лежал на траве, нокаутированный сильнейшим из всех ударов, которые я получил, с тех пор как выступал в полусреднем весе за Торонтский университет. И, пока я лежал, ожидая счета и гонга, я слышал, будто издалека, как эти люди болтали и смеялись за выпивкой. Харви Линфилд не мог на них сосредоточиться, и они снова веселились где-то в недосягаемости…

Через несколько минут, разбитый, ошеломленный, я поднялся на ноги и огляделся. Сейчас они не были застывшими. Они слегка двигались, наподобие водорослей под водой, и издавали какие-то звуки, но не те, которые я был бы рад слышать, потому что они смеялись медленно, тускло, как сквозь вату, и смеялись надо мной. И я подумал: зачем тратить время на этих людей, если их еще можно назвать людьми, когда они мне довольно безразличны? И я вернулся сюда, чтобы найти одного-единственного человека — Полу. А среди них ее нет — это я знал. Она могла быть только в гостинице.

Она стояла там, одна, в длинной комнате, сейчас тихой, как склеп, и почти такой же темной. Она не была манекеном с вытаращенными глазами, но, пожалуй, лучше бы ей быть таким манекеном, потому что от одного ее вида у меня окоченело сердце. Идя к ней, я увидел, что она тихо качает головой, а щеки у нее мокры от слез. Все, что когда-либо разъединяло мужчину и женщину, все, что надрывало сердце, оказалось там, между нами.

— Пола, — сказал я, — прошлый раз это я был виноват, но теперь я здесь, я вернулся, пробился сюда только ради тебя. — Я мог бы продолжать, но знал, что она не будет со мной разговаривать, а будет только качать головой и плакать, как они делают, когда чувствуют, что все ушло безвозвратно.

Наконец она пошла прочь; я двинулся следом, хотел сказать что-нибудь, но не знал что. Вокруг никого не было; пусто, тихо и бесконечно уныло. Она вошла в кухню, холодную, лишенную вкусных ароматов, и приблизилась к зеленой двери. Там она остановилась и стояла довольно долго, глядя на меня, и по лицу ее промелькнула какая-то тень улыбки. Дверь медленно закрывалась за ней, и тут подошел я — большой, сильный, о господи! Я рванул дверь и шагнул туда, как Александр Македонский.

Но, разумеется, это не произвело на сэра Аларика никакого впечатления, и я не порицаю его. В этот раз я отсутствовал всего полторы минуты, и ему было безразлично, выйду ли я из его шкафа победным маршем Александра Македонского или выползу, как горбун Собора парижской богоматери. Он хотел только одного — поскорее выпроводить меня из своего дома, пока я не разбушевался и не начал ломать мебель. Поэтому он торопливо сказал мне, что в четверти мили отсюда живет человек, который за один фунт довезет меня в Блэкли. Собственно говоря, ему нечего было беспокоиться, потому что последний визит в Другое Место — если это было Другое Место — выбил из меня всю воинственность.

Проводив меня до дверей, сэр Аларик почувствовал облегчение.

— На этот раз… было… не так приятно, мистер Линфилд… гм?

— Было очень неприятно, — сказал я сердито. — Но мне, видно, поделом, раз я сам настаивал на том, чтобы пойти еще раз. И вел я себя не больно-то хорошо. Но признайтесь — и вы тоже.

— Нет, мистер Линфилд, — сказал он серьезно (я как сейчас вижу этого бело-коричневого старичка, очень английского, но с Индией и Китаем в глазах), — вы несправедливы ко мне… и к себе тоже. Вы побывали… в Другом Месте. Забудьте… этот последний визит… помните первый. Теперь… конечно… вы недовольны. Но у вас… есть… мне кажется… причина… быть недовольным… сейчас.

— И раньше была, — проворчал я. — У нас у всех есть. В Блэкли от этого просто умирают. И в благодарность за то, что я вытащил вас из-под грузовика, вы только усилили мое недовольство.

— Нет, — сказал он мягко, — не усилил. В конечном… счете… Напротив… уменьшил. Вы увидите.

Не могу сказать, чтобы я увидел, хотя время от времени я вроде понимаю, что он имел в виду. Нет, больше мы никогда не встречались. Я снова поехал к нему через несколько дней, но дом стоял закрытый и темный, а потом мне сказали, что он уехал — может быть, стоять на голове в Бомбее, а может, крутить молитвенное колесо в Тибете. Я пошел завтракать с Дженнингсом, чтобы посмотреть, как он станет реагировать, когда я скажу ему, что несколько дней назад в одном месте, где, если всмотреться попристальнее, люди превращаются в манекенов с вытаращенными глазами, он дал мне такой хук справа, какого я в жизни не получал. И, конечно, он никак на это не отреагировал, только сказал, что перестал видеть сны, с тех пор как не ест сыра по вечерам, и что британский бокс и вообще спорт теперь совсем не то, что был раньше.

Перед отъездом из Блэкли я провел вечер с Мэвис Гилберт; она рассказала мне еще кое-что о Родни и заставила меня описать ей Полу, что я и сделал, не упоминая о Другом Месте; потом мы здорово захмелели, начали сентиментальничать и пытались утешить друг друга любовью; было это пошло и вяло и не более умело, чем у пары подслеповатых медведей. В общем, вечер закончился именно так, как я и предполагал, недаром я все время старался избежать этого.

Блэклейская электротехническая компания к тому времени привела машину в соответствие с нашими требованиями, и после двухдневного испытания она под моим наблюдением была разобрана, упакована и отправлена в Ливерпуль, откуда должна была отплыть ближайшим пароходом. Фирма давно уже требовала моего возвращения, так что я заказал билет на самолет и в один из туманных и печальных зимних дней оказался в Лондонском аэропорту. Я потому об этом говорю, что там я увидел Полу.

Вы знаете, как пасутся пассажиры в аэропортах — как будто школу для дефективных вывели на прогулку. Наше стадо погнали на самолет, а другое стадо — с самолета, так что мы двумя вереницами шли навстречу друг другу. И тут я увидел Полу — это была она, никакого сомнения, скорее я готов сомневаться, что меня зовут Харви.