Константин Дегтярев - Киллеръ для венценосной особы

– Вот сука… – зло цедил Петр Иванович, – не может людей в покое оставить, козел… Надо было мне, дураку, сразу его ментам сдать, еще до припадка…

– Не ходиииите!!! – отчаянно взвизгнул Иннокентий Андреевич. – Там охрана!

– Заткнись, заткнись, урод! – едва не плача, чертыхался Петр Иванович. Визг Охлобыстина болезненно, словно тупым, ржавым ножом резал нервы. Аня шла еле-еле и, кажется, снова собиралась падать в обморок. Петр Иванович подхватил ее на руки и побежал. В соседнем коридоре тут же зашелестел легкий, торопливый бег, однако буквально через секунду раздался удар, грохот, послышался звук разбитого стекла, падения чего-то многочисленного и мелкого – и сразу вслед за этим торопливый, захлебывающийся голос зачастил «ща-ща-ща-ща».

«Ага, черепки собирает! – обрадовался Петр Иванович, вспомнив маниакальную привычку Иннокентия к аккуратности. – Теперь надолго отвяжется».

До выхода оставалось совсем недалеко, но тут утомленный Петр Иванович (все-таки Анька весила килограммов шестьдесят, не меньше) поскользнулся на чем-то мокром и упал. Стараясь защитить свою драгоценную ношу от повреждений, он повернулся в полете и приземлился на спину, приняв Анькин вес на грудь и больно ударившись поясницей обо что-то твердое. На поверку это нечто оказалось автоматом «АКСУ». Труп его владельца, омоновца с погонами младшего сержанта, лежал неподалеку. Оглядевшись, Петр Иванович обнаружил еще одно тело, с погонами старшины. У обоих были одинаково удивленные лица и разорванные глотки. Немного придя в себя от изумления, Петр Иванович с досадой стукнул себя по колену и состроил такое выражение лица, какое бывает, если высадить по ошибке стопку спирта вместо водки.

– Да уж, недооценили мы Иннокентия, правда, Анюта? А с виду такой милый молодой человек…

Аня с растрепанными волосами и потерянным взглядом сидела на корточках между старшиной и сержантом, отрицательно качала головой и повторяла как заведенная: «Зачем он, ну зачем?» Между тем в соседнем коридоре, метрах в двадцати от них, слышались зловещая возня и торопливое, лезущее из шкуры вон «ща-ща-ща».

– Ща-ща я тебе устрою, засранец, – злобно сказал Петр Иванович, грубо вырвал «АКСУ» из мертвых рук сержанта и дернул затвор. Из-под кожуха вылетел патрон.

«Ничего себе… Патрон в патроннике. С предохранителя снят. Нажал – и стреляй. Что же вы, ребята, так лопухнулись-то? Мочить надо было гада, не спрашивая документов…»

В голову полезла тревожная ерунда насчет серебряных пуль и прочего мракобесия. Бред все это… Серебряные, не серебряные, если весь магазин высадить – мало не покажется. Тридцать пуль в корпус – ни одной косточки целой не останется. «Да я его кулаком едва не угробил, а тут – серьезное оружие», – решил Петр Иванович и, не колеблясь, пошел на звук возни. По пути он увидел еще два трупа и только покачал головой – ну, вообще…

Охлобыстин ползал на коленках вокруг поваленного шкафа и собирал какие-то микросхемы, высыпавшиеся на пол в огромном количестве. Увидев грозную фигуру с автоматом, он, не прерывая своего занятия и не поднимая головы, поспешно заговорил:

– Вы, Петр Иванович, не обижайтесь, что не могу вам уделить внимания, – покуда эти штучки не соберу, не смогу отвлечься. Очень уж порядок люблю. Вы, наверное, застрелить меня желаете?

Петр Иванович многократно смотрел американские боевики и очень хорошо знал, чем оборачивается дурная привычка не стрелять сразу, а разговоры разговаривать. И все не впрок: поддался желанию поговорить с Иннокентием Андреевичем «за жизнь» – очень уж жалко и беззащитно он выглядел сейчас, собирая эти дурацкие штуковины.

– Это ты омоновцев убил? – спросил он строго, прокурорским тоном.

– Я, Петр Иванович, конечно, я, кто же еще… Так вот получилось…

– Зачем?

– Как – зачем? Я же говорю – вожделею. Я, когда в таком состоянии, совершенно сам не свой становлюсь. Только вы поверьте – я все это время крепился, сегодня только сорвался. А вы стреляйте, будьте так любезны. Это вы очень правильно решили. Только не знаю – убьете ли. Но отчего же не попробовать? Даст Бог, кончатся мои мучения…

За время разговора Охлобыстин успел собрать все микросхемы, поднялся на ноги, выпрямился и с некоторым родом любопытства смотрел на Петра Ивановича.

– Ну что, будете стрелять? – спросил он с неподдельным интересом в голосе. Судя по всему, ответ живо интересовал его; он даже сглотнул от волнения.

Петр Иванович думал минуты две; все это время его палец, лежащий на спусковом крючке, сводило нетерпеливой судорогой, он немел, холодел и потел одновременно.

– Нет, не буду… Ментам тебя сдам. Эта фраза далась ему нелегко; безумно хотелось нажать на курок и не отпускать, покуда не вылетит последняя гильза. Охлобыстин разочарованно вздохнул:

– Как скажете. Воля ваша. Значит, милиции сдадите? Просьбу можно последнюю? Можно мешочек мой попросить, в котором вы меня в первый раз увидали?

– Так это ты был все-таки?

– Ага, я.

– Да уж, знал бы дизайнер, какой у него экспонат… Небось крыша бы съехала от такого креатива.

Иннокентий Андреевич, не знавший слова «креатив», улыбнулся из вежливости:

– Позволите мне за мешочком сходить? Или сами?

Петр Иванович посмотрел куда-то вдаль, помолчал и ответил:

– Сходи, конечно.

Глупо было доверять Охлобыстину после всего случившегося, но как властелин и диктатор 14-го павильона Петр Иванович счел себя обязанным проявить великодушие.

Иннокентий вернулся минуту спустя. Он нес в руке наручники и тащил за собой унифицированный мешок для переноски трупов.

– Это я от солнца, мало ли когда найдут, – пояснил он, указывая на мешок.

– Зачем наручники-то? – недовольно спросил Петр Иванович. – Что за детский сад; в полицейских и бандитов решил поиграть? Посиди спокойно, пока смена придет, и все дела. Надо будет – наденут на тебя все, что положено, не бойся.

– Да я так, из опасения, вдруг передумаю? – смущенно ответил Иннокентий Андреевич. – Не так-то просто решиться. Уж не обессудьте, пристегните кандальцами. А сами идите, к чему вам хлопоты лишние? Я как-нибудь дело улажу, навру что-нибудь. Вас никто и не заподозрит.

Случись такое раньше, Петр Иванович, может, и ушел бы; однако за нынешнюю ночь он обрел властительную повадку, словно получил свыше право судить и вершить справедливость. Охлобыстин совершил преступление и подлежал правосудию, однако и он, Петр Иванович, являлся ценным свидетелем, обязанным высказать свое мнение. Он должен убедить суд, что речь идет о больном, сумасшедшем человеке, потребовать, чтобы его не мучили ярким светом и не рассыпали перед ним канцелярские скрепки. С наступлением утра он складывал с себя полномочия диктатора и деспота 14-го павильона, но не желал покинуть свой царственный трон тайком, украдкой, словно какой-нибудь Керенский.