Андрей Егоров - Дюжина межгалактических мерзавцев

– Ах, ты… – начал я, собираясь прочитать ему короткую лекцию о том, как вредно для здоровья хамить представителям власти. Эдакий небольшой классический экскурс в историю взаимоотношений в прошлом здоровых людей и федеральных агентов. Но договорить не успел.

– Падлюка! – завопил сириусянин и заметался по каюте, размахивая ручками. – Тварь толстозадая! Грязный ублюдок! Подонок! Будь ты проклят!

Во время следственной работы мне частенько приходилось сталкиваться с сумасшедшими. Иных сразу не распознаешь, внешне они совершенно нормальны. Безумие других сразу бросается в глаза.

Более всего на допросах меня раздражали жертвы рекламы. Так я их называл. Некоторые придурки, чтобы заработать денег, соглашались на нейрохирургическую операцию. В их головной мозг вживлялся крохотный чип, регулирующий их речевую активность. Такие сапиенсы в определенные часы разражались вдруг длинной тирадой, состоящей из слогана и описания рекламируемого продукта.

Мне случалось однажды допрашивать вымогателя таргарийского происхождения. Я напирал на подозреваемого в своей обычной манере, чувствуя, что осталось дожать самую малость – и он во всем расколется. И вот, после слов: «Хорошо-хорошо, я все скажу…» он, изменившись в лице, пропел женским тенорком: «Ваше мужское достоинство в наших руках». Дальше началось повествование о достоинствах искусственных половых органов. Поначалу я опешил, решил, он надо мной издевается. Но потом пригляделся и понял, что таргариец не владеет собой, его нервная система подчинялась сигналам вживленного в кору рекламного чипа.

Вопли сириусянина напомнили мне эту давнюю историю. Психованный коротышка точно так же не мог контролировать свою речь.

Я пощупал пульс, ощутил, как волнительно бьется сердце, и решил, с меня хватит. Еще немного, и я, пожалуй, придушу маленького мерзавца. Не всегда удается себя сдержать, когда имеешь дело с подобным типом личности. Убить такого негодяя любой федеральный агент посчитает личным счастьем.

Я покинул апартаменты остромордой сволочи и, пройдя несколько шагов, остановился. Чтобы допрос прошел эффективно, следователь должен быть спокоен, а подозреваемый напротив – мандражировать, подавляемый перспективой наказания за содеянное. Волнение отступало медленно. Кровь отлила от лица. И сердце перестало бухать в грудную клетку набатом смерти: «Убей его! Убей его! Убей!» Некоторое время оно еще говорило: «Дай ему в бубен! Дай ему в бубен! Дай!» А потом перешло на привычный неслышный ритм, ощутимый только на запястье.

Из соседней каюты показался немониец, увидел меня и собирался юркнуть обратно, но я мгновенно сунул ногу в створку закрываемой двери и нажал кнопку открытия.

– Мне все известно, – сообщил я, разглядывая все шарообразное тело и размышляя о том, что с таким, как этот сапиенс, увы, не установишь контакт глаза в глаза.

– Зачем ты убил Зеленого?

Шарообразный сапиенс весь задрожал и стал кататься из стороны в сторону. Должно быть, таким образом он выражал крайнюю степень мандражирования – то, что нужно для большей эффективности допроса.

– Отвечать! – рявкнул я. Не сдержался. Сказывалось перенесенное напряжение.

Шар едва слышно загудел.

– Отставить гул, говорить на новоязе!

– Я никого не убивал! И ничего об этом не знаю…

– Начинается, – я изобразил возмущение. – Мне казалось, ты малый – не дурак. Ну, зачем отпираться? Неужели ты думаешь, я бы стал просто так говорить, что знаю обо всем, если бы не знал. Давай начистоту. Я говорю тебе, что видел и что знаю. Ты сообщаешь мне, как убивал и почему. Идет?

– Но я никого не убивал…

– Ты начинаешь меня утомлять! – я перешел на повышенные ноты. – Если не хочешь говорить сейчас, расскажешь потом. Но тогда уже снисхождения не жди. Так что? Будешь говорить.

– Мне нечего сказать…

У меня сложилось впечатление, что немониец растерян. Впрочем, растерянность могла объясняться целым рядом причин. Врожденной робостью, например, или страхом перед представителями власти.

– Неужели не ясно, у меня есть улики!

– Какие улики?

– Так я тебе и сказал! Ты меня что, за дурака держишь?!

– Да… То есть нет.

– Отвечать прямо и по существу, когда я с тобой разговариваю! – я сделал шаг вперед и остановился в недоумении, не зная, как поступить. Схватить и встряхнуть его я не могу – на нем даже одежды нет. А пнуть – может кончиться плачевно. Не один сапиенс пострадал из-за этих до предела наэлектризованных существ.

– Я и отвечаю… Я ничего про это не знаю. Я никого не убивал.

– Все вы так говорите, – я постарался дышать ровнее, – ладно, успокойся. – Сказал я больше себе, чем допрашиваемому. – Ход делу я пока давать не буду. Но… если ты во всем сознаешься, тебе же будет лучше. Я предупредил. А там делай, как знаешь. – Видя, что шар замер, перестав мотаться из стороны сторону, я решил его дожать. – Знаешь, как бывает во сне, делаешь шаг, и летишь в пропасть. Только в твоих силах сейчас сделать так, чтобы через эту пропасть была перекинута дощечка. Смекаешь?

Повисла пауза.

– Как это – делаешь шаг во сне? – поинтересовался немониец.

– Ну, как, – озадачился я. – Делаешь шаг – и все. Сразу после того, как заснуть. Вздрагиваешь – и просыпаешься. У тебя так не было?

– Но я не могу во сне делать шаги. Я вообще ничего не могу делать во сне.

– Ты что не видишь снов?

– Конечно, вижу. Каждый раз, когда засыпаю.

– Тогда в чем же дело? Подумай об этом – и делай шаг.

– Но я же не вижу во сне себя…

– Вот как, – проговорил я. – То есть как?

– Вы, люди, наверное, и во сне остаетесь одни, – догадался немониец. – Вам очень одиноко. И вы в любом образе, в любой картине находите то, во что вселяется ваше сознание. Вы осознаете себя.

– А вы не осознаете? – растерялся я.

– Во сне мы теряем индивидуальность, – поведал немониец. – Мы сливаемся с разумом нашей расы. Во всяком случае, только так я могу это объяснить…

– Ничего себе, – пробормотал я и рассвирепел. – Что ты мне голову морочишь своими сновидениями. Хочешь отвлечь от дела?

Шар снова задрожал всем телом и принялся кататься из стороны в сторону.

– Пожалуйста, – попросил он, – не нужно на меня кричать. Я ужасно нервничаю, когда кричат.

– Ладно, оставайся тут, – я махнул на немонийца рукой и вышел.

«Черти что творится у некоторых в головах, – думал я, шагая по коридору, – Федерация в опасности, а он мне задвигает про то, как немонийцы сладко спят. Я, может, тоже спать хочу. Но некогда. Надо всех этих уродов и убийц выводить на чистую воду».

За долгие годы службы я убедился, что самые наглые и жестокие преступники – это рангуны. Представителей этой расы отличала гордость за свое убогое происхождение и уверенность в собственной безнаказанности. Большим умом лохматые обезьяны не отличались. На допросах вели себя нагло. Черт побери, эти отморозки грубили даже адвокату, что демонстрирует ущербность их интеллекта. Больше всего меня бесило их упорство на допросах и повышенный болевой порог – их можно было молотить часами, как грушу в спорзале, их голова моталась бы из стороны в сторону, а с клыков летела бы кровавая пена, но при этом они все равно не подписали бы ни одной бумажки.