Михаил Зайцев - Спартак Superstar

Спартак вздохнул тяжко, выдохнул шумно, махнул рукой, другой поднял стопарик да и осушил его одним махом.

– Уважаю! Спартакушка, друг сердешный, а ну их всех! – Тайм-аут грусти зримо пошел на убыль, градус перегнал Петю, зацепил, потянул за собой, приближая вторую стадию пьяной лихости, провоцируя на кураж. – Я так рад тя видеть, морда! Да еще и в натуральном человеческом виде, реально, понимаешь, каким мама родила... Молчи! Тс-с-с!.. Теперь мы обязаны выпить за нас, как за гладиаторов!

– Значит, мы гладиаторы? – Спартак поморщился, наблюдая процесс заполнения стопок и нечаянного орошения икры водкой.

– Гладиаторы мы! – подтвердил Петя, поднимая над столом свой стопарик. – Я – давно, а ты скоро будешь.

– Нам, значит, и мечи положены? – Спартак чокнулся с Петей и, помедлив, следом за ним выпил. С таким выражением, словно не амброзию пил, а змеиный яд.

– Дурак! Я ж говорю – гладиаторы мы, а ты про мячики. Коли хошь в футбол, заказывай в свободное время. Хошь, Пеле-шмеле, хошь, Рональдо-фигальдо, как хошь обыгрывай.

– Я не про мЯчи, я про мЕчи говорил. Меч по латыни называется «гладиус», отсюда и название «гладиаторы». То есть – те, которые вооружены мЕчами.

– Без проблем, браток! Хошь, отращивай себе мечи костяные заместо рук. Чего хошь! Только я те, как другу, не советую. Я те по дружбе, брат, советую отращивать боевую чешую. Как моя, ты же видел! Классная вещь, точно тебе говорю. От тех, которые когти отрастили, спасает – только в путь! Правда, для поддержания кальция в чешуйчатом мясе приходится до фига морепродуктов жрать, дык, и для костяных мечей, сам прикинь, их придется лопать и лопать.

– Блин, бред! Какой бред, блин! – Спартак сильно зажмурился, смешно сморщив нос, икнул, тряхнул головой и констатировал: – Блин, я совсем пьяный, блин! – Глаза его открылись, сморгнули, он весь подался вперед, спросил громким шепотом: – Слушай, как ты думаешь, а вдруг у меня обычная белая горячка, отягощенная бредовыми галлюцинациями? Вдруг ты нормальный, и ты в чешуе, вдруг, вы оба глюки? Вдруг я сейчас в психушке, да? Доктор, я вообще малопьющий. Я только по праздникам. Но ведь мог и сойти с резьбы, да? Как и всякий русский человек, правда? В результате – амнезия. С кем и почему запил – не помню. Поймал «белочку», и случилась галлюцинация с раздвоением личности, битлами, Мерилин Монро, Петькой и президентом. Доктор, вколите мне лекарство, я устал бредить! Пожалуйста.

– У-у-ух-х, как тя, братишка, круто плющит... – расстроился Петя, уже дозревший до бесчинств и разудалой гульбы, уже готовый внутренне к новой волне-стадии пьяной лихости. – Заткнулись там! – заорал на битлов Броненосец. – Заладили, как заезженная пластинка, как на бис-браво, в который уж раз одну и ту же песню поете, уроды! – Музыка и пение смолкли. Потемкин оторвал зад от мягкого сиденья полукресла, привстал, возвысился над столом, грозно пригрозил кулаком блондинкам. – Тихо мне, куклы! Кончай хиханьки-хахоньки, моему другу плохо!

Женщины, до того хихикавшие еле слышно и лишь ради напоминания мужчинам о своем присутствии в зоне досягаемости, разумеется, сразу же онемели, едва прозвучала команда «Тихо».

Петя зло посмотрел на окно – именно «на», а не «в» – и рама сама собою захлопнулась, отсекая робкие шумы леса. И в сочиненном Потемкиным «раю» сделалось тихо, как в могиле, как в той серой камере, где Броненосец был чешуйчатым.

Петя задрал голову, высказался в потолок:

– Халтурщики! Нахимичили хренотень с газами, от вашей хреновой хренотени у пацана крыша поехала, весь кайф, гады, сломали.

Потолок безмолвствовал.

Потемкин звякнул хрусталем о хрусталь. Забулькало, побулькало, перестало. Встречающий сунул в руку встречаемому сами понимаете чего, произнес ласково:

– Выпей заместо лекарства, брат. А ну, как отпустит?.. Пей-пей, сам же полечиться просил... Пей, говорю!.. А ну, сглотни, я сказал!

Спартак глотнул хмельного, хмыкнул, улыбнулся дебильно, и голова его упала мордой в икру.

– Слабак, – вымолвил Петя скорее с сожалением, чем с сочувствием, оттопырил губу и поднес ко рту все еще очень содержательный графинчик.

– ...Пей, говорю!.. А ну, сглотни, я сказал!

Спартак глотает. Ставит опустошенную единым глотком стопку на край столешницы, смотрит вроде бы и на Петю, но совершенно стеклянными, расфуфыренными глазами.

– Хм-м... – хмыкает Спартак, у него дергается кадык, уголки его губ загибаются кверху, глаза закрываются, голову тянет назад, а плечи вперед, торс мягко падает на стол грудью на фарфоровую тарелку и с некоторым запозданием нос клюет горку икры в хрустальной емкости.

Стоп-кадр, назад, крупно полупрофиль – половина профиля утонула в икре, другая, с ухом, бровью и приоткрытым ртом, видна отчетливо. Угнетающая картинка. Смотреть на нее Спартаку стыдно.

Крупный, угнетающий план держится на выпуклом экране телевизора примерно минуту. Затем картинку царапают белесые полосы и, наконец, по телевизионному экрану рассыпается с шумным шипением черно-белая рябь. Щелчок – экран тухнет...

Телевизор, весь из себя такой всамделишный, настоящий, абсолютно, ну, совершенно не похожий на глюк, смотрит на Спартака потухшим экраном из правого верхнего угла камеры. Телеящик с диагональю кинескопа в 15 дюймов висит там, будто икона на кронштейне. Прочие углы кубика-камеры, в которой очнулся Спартак, пусты. Семь пустых углов куба. Голые пол, стены и потолок. Давешний раструб трубы в потолке, трубы, из которой сочился сиреневый туман, в этой камере отсутствует. В остальном помещение подобно тому, где Спартак имел сомнительное удовольствие лицезреть чешуйчатого Броненосца. Разве что кубатурой чуть побольше, но такое же серое, без окон, без дверей, люков, лазов. И без трубы. Но с телевизором. И непонятно, каким образом оно освещается, за счет чего, черт возьми, здесь светло? Но светло. Серо и светло. Замкнутая со всех сторон серость с убогим телевизором вместо иконы. И обнаженный Спартак на полу в позе Демона с полотна Врубеля – сидит на попе, обхватив колени руками. Сидит и, закатив глаза, смотрит в потухший экран. В голове роятся мысли, похмелье отсутствует, и, как это ни странно, ощущение приятной сытости в желудке. Ощущение сытости почему-то удивляет больше, чем отсутствие похмелья.

– Эк-хе, э-кхе, – за спиной у Спартака кто-то кашлянул деликатно.

Спартак вздрогнул. Сами собой напряглись мышцы, медленно повернулись голова, плечи, глаза покосились за спину, сжались кулаки.

За спиной возник, неведомо как, непонятно откуда, улыбающийся Александр Сергеевич. В том же адидасовском физкультурном костюме, в тех же фирменных кроссовках, так же тщательно причесан, как и тогда, перед тренировкой, столь же тщательно выбрит, сволочь, со знакомой и неприятной Спартаку белозубой улыбкой во весь рот и с пухлым целлофановым пакетом в руке. На пакете синим по белому надпись: «Перекресток», название сети супермаркетов. Оно же – название, если можно так выразиться, ситуации, в которой очутился наш герой. Спартак печенкой чует, что, говоря красиво, находится на перекрестке Судьбы, что есть еще варианты развития событий, от него зависящие, есть, черт подери!