Сергей Панарин - У реки Смородины

Нужно ли говорить, что отчаянный мушкетер отступал, а наглые гвардейцы напирали, тесня противника к мосту.

По берегу славной реки Фуражи гуляла простолюдинка Инстанция. Она беззаботно напевала:

– Святая Катерина, пошли мне аспирина!.. Нет, зачем он мне? Так. Святейшая Варвара, пошли мне санитара! Тьфу, на кой мне санитар?.. Святая инквизиция, пошли мне похмелиться, а?.. Все не то, не то! Ладно, тогда прозой и безадресно: мужика хочу-у-у!!!

В сей момент в воду свалился Д’артаньянки. Упал с моста.

Когда вода стекла с лица и платья Инстанции, она узрела пред собой выкарабкивающегося на берег красавца. Это ли не исполнение мечты!

Слово за слово, и прославленный герой признался девушке в любви.

– Я замужем, – вздохнула простолюдинка.

– О, черт! А я уже хотел предложение сделать.

– Какое?

– Коммерческое, дура! – вспыхнул горячий юноша. – Руки и сердца, естественно!

– Ах, как это романтично! Ты такой пылкий… Как камин.

Д’артаньянки расплылся в улыбке:

– Да, уж такой я человек – весь такой зайчуля невообразимый.

И стали они жить-поживать не менее четверти часа, а потом дважды по стольку же.

Можем ли мы осуждать Инстанцию? Наверное, нет. Ведь, как говорят на бульваре красных фонарей, будешь беречь честь смолоду, подохнешь с голоду.

Впрочем, Д’артаньянки не оправдал финансовых надежд простолюдинки. Зато удивил ее амурной прытью. Уговорившись встретиться на следующий день, влюбленные разошлись каждый по своим делам.

Юноша отправился к трактиру, чтобы пристыдить трех трусов, не явившихся на дуэль, но застал их за дракой с гвардейцами квартирала.

– Ха! Канальи! Вы не справляетесь. Я помогу вам!

Мушкетеры с благодарностью встретили Д’артаньянки – трясущиеся после вчерашнего руки отказывались разить врага.

– Отлично! – воскликнул парень. – Я беру на себя вон того, хромого однорукого слепца. Вы – остальных. Вперед!

Когда была одержана победа, бывшие дуэлянты обнялись и побратались. Мушкетеров звали Ашотосом, Арарамисом и Парадонтосом.

Братание необходимо было скрепить пирушкой. Следует признать, что жизнь мушкетера и состоит из чреды боев, попоек и прелюбодеяний. Друзья предались веселью. Вино лилось рекой, тушеные утки летели косяками, а сцене пел шансонье: «Бастилия-тюрьма. Ветер северный. Этапом в Лярошель. Зла немерено…» В разгар пирушки дверь трактира распахнулась, и на пороге возникла Инстанция.

– Беда, Д’артаньянки! – вскричала девушка. – Королева в опасности! Нелюдовик устраивает бал. Он хочет надеть свои подтяжки, но они – у герцога Бэкхемского.

– Что ж, друзья! Нам предстоит путь в Противотуманный Альбинос, – сказал гундосый юноша и захрапел.

Наутро четверка мушкетеров выдвинулась к герцогу. Квартиральи приспешники уготовили им засады, учинили каверзы и отчебучили проказы, но Ашотос, Арарамис, Парадонтос и Д’артаньянки прибыли в герцогский замок.

Бэкхемский разместил их в гостевых покоях, сказав, что наутро отдаст подтяжки. Уставшие с дороги герои хотели было отдохнуть и помыться, но…

– Д’артаньянки! Нам отключили воду! – сообщил Арарамис.

– Вот водоканальи!

Друзья разбрелись по дворцу. Спустя час можно было услышать такой разговор:

– А что ты такой мокрый, Ашотос?

– Есть в графском парке старый пруд…

Поздним вечером в покои явился незнакомец.

– Господа, я гонец ее величества. У меня письмо для заокеанского выскочки.

– Тысяча чертей! – вспылил Д’артаньянки. – Я рожден в свободной стране, нагло отвоеванной моими родителями у краснорожих дикарей! И я, мать твою так, не потерплю…

– Как мне сказали, так я и передаю, – пожал плечами гонец. – Но тем не менее я приношу вам свои извинения.

– Несите их в другое место. Дуэль!

С этими словами Д’артаньянки выхватил шпагу и заколол гонца, как бешеную собаку.

– Мой юный друг, – сказал Ашотос. – По-моему, вы слегка погорячились. Во-первых, этот тип безоружен. Во-вторых, он был гонцом королевы.

– Не волнуйся. Я заколол этого нахала не в письмо ее величества, а в его подлое сердце.

Молодой герой залез в карман посыльного, извлек конверт и передал старшему товарищу. Тот взломал печать и достал лист надушенной бумаги.

– Ага, вот оно: «Д’артаньянки! Случилось серьезное осложнение. Подробности расскажет гонец».

Мушкетер аж подпрыгнул:

– Йоркширский гемпшир! Что делать? В Парижуй, срочно в Парижуй!.. Надо хотя бы от тела избавиться. Куда его деть?

– Есть в графском парке старый пруд, – ненавязчиво напомнил Ашотос.

Королева ждала подтяжки. Наступил день бала, и вся Парижуя замерла в предчувствии красочного действа. Как говорят адвокаты, истец подкрался незаметно.

А Д’артаньянки и его друзья мчались в столицу. Они загнали коней и на вырученные деньги наняли корабль. Гребцы налегли на весла и затянули старинную аглицкую песню:

Потом вновь скачки на конях, и – столица. Д’артаньянки на всем скаку ворвался во дворец и лично нацепил Нелюдовику его подтяжки. Подтяжки засияли стразами, король расплылся в довольной улыбке, а квартирал Порешилье удавился с досады.

Но где Инстанция?

Отравлена! О том и послала весть королева…

Разбилось горячее сердце молодого мушкетера. А ведь встреча с любовью – не чета простой удаче. Была любовь, и было все иначе. И Д’артаньянки высох, как в пустыне. И что ему осталось ныне? Только имя, да и то он с горя забыл.

– Квитанция! – кричал юноша. – Конституция! Приватизация! Подстанция! Ах, да, Инстанция!..

Перехлюзд стоял перед черной дверью. Сегодня колдун чувствовал неимоверный жар, бьющий в лицо и грудь тугим потоком. Лицо и тело мага мгновенно покрылись потом, воздух обжигал нос и легкие.

Дверь медленно отворилась, жар усилился. На пороге возникла сотканная из тьмы фигура Злодия Худича.

– Мы не одержали победу, но война не проиграна, – сказал повелитель Пекла. – Ты справился со своей задачей. Не все получилось… у других.

– Придворный волшебник сильнее, – потупился Перехлюзд.

– Не в нем дело.

– Что теперь, хозяин? – прошептал Перехлюзд.

– Теперь мне очевидно, что пришельцев из другого мира надо уничтожить. И ты это сделаешь, притом срочно.

Тут дверь резко захлопнулась, и колдун подумал: «Будь у повелителя нос, удар был бы сумасшедший».

Проснувшись с этой глупой мыслью, маг долго жмурился, потому что каждый раз после сна с черной-черной комнатой любой свет буквально взрывал глаза Перехлюзда. Наконец он привык и, утерев слезы, стал собираться в дорогу.