Андрей Белянин - Жениться и обезвредить

Горох страдальчески сделал брови домиком, но промолчал. Дьяк затянул снова:

– Ой, кто бы говорил, гражданин Груздев, – опять-таки не сдержался я. – А то никто не знает, что по ночам в одиночку вы не воблу гложете, а водку глохчете!

Филимон Митрофанович аж вздыбился весь от таких неправедных обвинений, а по устам государя скользнула нервная несанкционированная улыбка. А вот теперь-то я точно не уйду…

– Статья по вам плачет, гражданин Груздев! Растление малолетних…

– Сажали яблоню, а вырос бамбук?! Так вы у нас ещё и Мичурин, надо же… Самогон тоже на своей конопле настаиваете?

– Да уж, морду бы набить за вас этому неопытному акушеру…

– Смилуйся, государь! – не выдержав, сорвался наш отпетый скандалист. – Доколе же энтот деспот милицейский мне все тексты обламывать будет?! Ить хамит же прям в лицо, без малейшего сострадания! Казнить лиходея, а я вам про птицу мудрую прочту…

– Дык… ясно же дело, задницу небось отморозила! – ляпнул сам Горох, опередив меня ровно на полсекунды.

Мы глянули друг на друга, на разобиженную физиономию Филимона Груздева и заржали уже одновременно. А мгновение спустя к нам присоединился и подхалимистый смех дьяка, верноподданически изобразившего примёрзшую к полу чайку.

На шум и гогот вломились царские стрельцы, ошибочно приняв утирающего слёзы Гороха за огорчённого, тут же предложили отвести «смутьяна-участкового» в тюрьму. А потом сами же извинялись, говорили, что и они не без понятия, а в тюрьме для «дорогого сыскного воеводы» уже и стол накрыт, и рюмка налита, и перина настоящая, пуховая расстелена, сами старались, ведь не для абы кого…

В общем, с государем прощались душа в душу. За прямолинейность он извинился, но справедливость упрёков по службе просил учесть. Уже на выходе я вскользь поинтересовался насчёт царицы.

– Да в порядке она, – чуть досадливо отмахнулся царь. – В государственные дела не лезет, мне не мешает, в ласке… ну, сам понимаешь, послушная да нежная, претензией нет.

– А кимоно себе уже сшила? – улыбнулся я, но Горох мигом помрачнел.

– Не сшила. И не думает! Считает, будто бы я тут в детские игры играю. Попрекать не попрекает ещё, но смотрит так, словно… У-у, зануда австрийская!

– Ладно, вмешиваться не буду, не в моей компетенции.

– И правильно… С докладом-то забегать не забывай. Саёнара.

Стрельцы с шутками проводили меня до ворот, пора и честь знать. А вот за воротами меня ждала карета немецкого посла. Учитывая, что сам Кнут Гамсунович не так давно был у нас с заявлением, я не особенно удивился. Дверцы гостеприимно распахнулись, приглашая меня внутрь. Я охотно влез…

– Добрий день, мой ферний дрюг полицай! – приветливо протянула мне сильную руку матушка императрица. – Ви идти в старий терем фашей милой бабушка?

– Э-э, да, – неловко огляделся я. – А посол где, под сиденьем спрятался?

– Найн, герр Шпицрутенберг любезно одолжил мне свой карета, прокатиться.

– В смысле? У вас что, своей царской нет?!

– Ви позволите довезти фас до отделения? – не ответила она.

– Ну спасибо, конечно. А вам по дороге?

– Я, я… – задумчиво протянула Лидия Адольфина, и мне вдруг показалось, что она сглотнула слёзы.

Как всякий вежливый мужчина, заметивший такое, я не придумал ничего умнее, как всю дорогу развлекать царицу шумным пересказом, как мы с её мужем только что дразнили дьяка Фильку. И вынужден признать, что юморист из меня получался никудышный – за всю дорогу (минут пятнадцать) государыня так ни разу и не улыбнулась. Даже из вежливости к моим потугам. Лицо её было непроницаемо, мысли витали далеко-далеко, а ухоженные пальчики теребили замки дорожного саквояжа. Вот на что мне в первую очередь стоило бы обратить внимание! Каюсь, в тот момент я ничем не проявил своих лучших дедуктивных качеств, хотя весь пасьянс был разложен прямо передо мной и меня едва не тыкали в карты носом.

– Ну спасибо, что подбросили. – Я выскочил у наших ворот, козырнул царице и бодренько поинтересовался у дежурных стрельцов: – Как тут мои, никого не поубивали?

– Никак нет, батюшка сыскной воевода, – улыбнулись еремеевцы. – Бабуля экспертизничать в Немецкую слободу отправилась. Митька на базар убёг ревизию чинить. Фома Силыч в отделении остался, с невестушкой твоей по хозяйству трудится. Все при деле, всё прянично!

– Прянично, говорите… Ладно, поверю. – Мне пришла в голову одна мысль. – А не прогуляюсь ли и я до немцев? Как раз вдвоём и обратно вернёмся. Яга-то давно ушла?

– Дык с полчасика.

Я кивнул и пешим строем двинулся вдоль по улице. Как можно было не обратить внимания, что карета так и осталась у наших ворот?! В оправдание могу сказать лишь… да ничего я не могу сказать, прошляпил, и всё тут.

Опуская лишние и ненужные детали моего короткого путешествия до Немецкой слободы, отмечу только, что приняли меня там вежливо и с уважением. Впрочем, как и всегда. Самого Кнута Гамсуновича на месте не оказалось (да он и не обещал вроде), но пожилой староста в добротном синем камзоле и напудренном парике предупредительно провёл меня в посольский кабинет. Бабка уже сидела там в компании трёх грудастых фрау, угощающих её пивом и сосисками, но ни бельмеса не понимающих по-русски. Староста одной короткой командой выпроводил их всех, предложил мне кофе и тактично вышел сам, давая возможность пока с Ягой побеседовать наедине. Наша старейшая сотрудница с лёгким сожалением отодвинула литровую кружку пива, хозяйственно ссыпала пять крепеньких сосисок себе за пазуху (для Васьки, не иначе…) и небрежно подмигнула мне:

– Ну что, сокол ясный, мои дела-делишки тут закончены. Домой пойдём или прям здесь за кофием горьким доклад выслушаешь?

– Давайте уж здесь, не томите. – По одному её тону было ясно, что ничего особенно утешительного бабка не раскопала.

– Вот и слушай, экспертиза моя короткая – все улики нашла, да тока преступную личность по ним изобличить не могу.

– Как это?

– Да вот так! Не могу, и всё тут, – с какой-то отчаянной радостью всплеснула ладошками Яга. – Не складывается у меня ничего, не срастается… То ли старая стала, то ли… В общем, сам суди.

Я отставил кофе и раскрыл блокнот.

Некоторое время моя домохозяйка молчала, полуприкрыв глаза и беззвучно шевеля губами.