Татьяна Рябинина - Кроссовки для Золушки

- Что-то очень смутно знакомое, - наконец сдался он. – Очень смутно. И вряд ли они учились здесь оба. Все-таки близнецов легче запомнить. Вот, например, сестер Копейкиных я прекрасно помню, хотя они были на два курса младше и на французском отделении. На нашем никто из них точно не учился. Может, кто-то из них поступил, когда я уже заканчивал, или наоборот, заканчивал, когда я только поступил? И потом, есть же еще вечернее отделение, заочное. Люди-то мелькали, особенно во время сессий, но мы их совсем не знали.

Покачав головой, пожав плечами и сделав еще ряд незамысловатых движений, Буханкин порекомендовал нам обратиться к трем преподавателям, учившимся примерно в одно время с ним. Один из них оказался в отпуске, двух других мы с Галкой все-таки нашли, но это ничего не дало. Близнецов никто вспомнить так и не смог.

- Слушай, Кать, - деликатно кашлянул Кросс, когда я рассказала ему о своем походе в универ, - ты извини, конечно…

- Сейчас ты скажешь, что я сделала очередную глупость, - я повернулась от забитой посудой раковины, держа мокрые руки на весу. – Ну давай, излагай, умник.

- Ну, глупость не глупость… Ты же фотографию рассмотрела только на лестнице.

- Ты хочешь сказать?..

- Да. Именно это я и хочу сказать. Если предположить, что колдун и хозяин квартиры действительно братья, то не мешало бы узнать фамилию хозяина. А еще лучше – добыть его фотографию.

- Как у тебя все просто! – я так взмахнула мокрыми руками, что забрызгала стену. – «Узнай», «добудь»! И потом, по здравому размышлению, я теперь уже сомневаюсь, что они братья. Квартиру-то колдун снимал. Да и соседи знали бы. Представь, выходит он во двор, а ему: здрасьте, к примеру, Пал Палыч. А он: а я не Пал Палыч, я его брат.

- Не факт. Ты вот многих соседей знаешь? И почему тогда колдун свою фотографию хранил в хозяйских книгах?

- А кто тебе сказал, что это хозяйские книги? Может, это как раз его собственные, колдунские. Про сатану и ведьм, очень кстати. А с хозяином этим, может, они как раз на почве магии и скорифенились. Да и потом, любезный, опять же, по здравому размышлению, что нам с тобой может дать имя колдуна, тем более убитого? Нам твое имя надо узнать.

- А вот тут ты ошибаешься! – снисходительным тоном просветил меня Кросс. – Я имею в виду, насчет убитого. С чего ты взяла, что убитый – это и есть колдун? Может, все как раз наоборот. Ты сама об этом говорила. Иначе, зачем голову уносить, а?

- Трудно сказать, зачем. Мало ли какие у них, колдунов, обычаи. Но даже если ты и прав, что тогда? Найти его, поймать и пытать, пока не скажет твое имя? А не боишься, что он тебя еще во что-нибудь интересное превратит? В собачью какашку, например. И меня заодно.

Кросс демонстративно замолчал. Примерно так же обычно поступал и мой папа. Если сказанное мамой его категорически не устраивало, но контраргументов не находилось, он намертво замолкал, пока опасная тема сама собой не иссякала.

В четверг я работала, а в пятницу поехала на дачу. Вообще-то на этой неделе я туда вообще не собиралась: выходной предстоял всего один – воскресенье, к тому же в субботу вечером намечалась корпоротивная пьянка в честь юбилея шефа, не прийти на которую было просто опасно. Однако с дачи по телефону мне было высказано коллективное «фе», поскольку вот уже вторую неделю подряд я обрекала семью на голодную смерть. Бороться с культом еды было бесполезно, так что я предпочла по-быстрому исполнить трудовую повинность и вернуться обратно.

В субботу рабочий день был коротким: уже после обеда нас отпустили прихорашиваться. Обычно в таких случаях мы накрываем столы в холле клиники и заказываем еду в ближайшем ресторанчике. Считается, что это очень удобно, поскольку после еды, выпивки и танцев те, кто не попадали мордой в салат, могли уединиться в кабинетах на предмет «профилактического медосмотра». Я в это время незаметно исчезала по-английски. Но в этот раз шеф снял на вечер кафе.

Дома я бегала по треугольнику «комната – ванная – кухня», накручивала волосы на допотопные, но очень удобные электробигуди, гладила платье, а Кросс наблюдал за мной и угрюмо молчал.

- Ты что, на свидание собралась? – наконец он подал голос, в котором сквозили ревнивые нотки.

- Нет. У шефа юбилей. Корпоративная, так сказать, вечеринка.

- А-а, - протянул он. – Официальное коллективное блядство. Ну-ну.

- Не суди по себе! – обиделась я, хотя это было абсолютно правдой. – Это ты, наверно, всех баб в своей конторе перебрал. Или что там у тебя было.

- Не помню, - отрезал Кросс.

- Хорошо хоть не врешь: мол, что ты, что ты, я не такой, я хороший.

Он оскорбленно замолчал, но ненадолго:

- Ты что, в этом собираешься идти?

Что уж так ему не понравилось, не знаю. Ну мини – так ведь не по пейджер. Ну декольте – но трусы через него не видно и грудь не вываливается. Конечно, батюшка Димитрий такую форму одежду тоже вряд ли одобрил бы, но явиться на вечеринку застегнутой под горлышко – значит, стопроцентно обречь себя на насмешки. Оно мне надо?

Все шло по давно сложившемуся сценарию. Сначала парадный съезд с обязательным осмотром вечерних туалетов и украшений, затем поздравительная речь и вручение юбиляру коллективного подарка (в этом раз большой напольной вазы, поддельной китайской). Потом «уста жуют», изощрение в тостах (кто круче!), танцы и флирт. На подобные мероприятия у нас не принято приходить с супругами, исключение делалось только для виновника торжества. Оставшись без семейного присмотра, наши сластолюбивые медики во всю проверяли на практике законы комбинаторики, пытаясь составить из имеющихся в наличии дам и кавалеров наибольшее возможное число временных пар. Одна я выпадала из этой тенденции, чрезвычайно нервируя коллег.

За столом я сидела рядом с Валькой Зайцевым. Он хандрил и мрачно цедил коньяк. Его Аннушка забрала детей, уехала к маме и собиралась подать на развод.

- Помиритесь еще, - пыталась убедить его я, но безуспешно. Валька плакался мне в жилет, пил и жаловался на тоску и безысходность.

Мало помалу его настроением заразилась и я. Почему-то мне стало себя жалко, а в голову полезло, что годы перевалили на четвертый десяток, перспектив никаких, и что с такими принципами я гарантированно останусь одно. И что разврат – это одно, а вполне разумное человеческое желание найти себе пару – совсем другое. Ну и что, что из этого ничего дельного не выйдет? Ну и что, что это очень даже не надолго?

Видимо, кое-что из этих мыслей отразилось на моем лице, потому что Зайцев вдруг перестал грустить. Голос его зазвучал бархатистей, глаза заблестели. И в танце он начал прижимать меня к себе крепче. Я заметила, что наши начали перемигиваться и кивать друг другу в нашу сторону. Тем временем ряды редели. Странно, куда они все подевались? В кафе, на мой взгляд, не было укромных местечек для интима. Или я настолько отстала от жизни, считая, что для этого нужно отдельное замкнутое пространство?