Сергей Шкенёв - Архангелы Сталина

Михаил поднялся следом, задевая крыльями за стены, и остановился у низкой двери, предусмотрительно распахнутой гостеприимным хозяином.

— Не погнушайтесь сим скромным пристанищем, — в разговоре Дирвялиса опять прорезалась старомодная велеречивость, — паче чаяния… и челом бьём.

— Постой, — архистратиг сам остановился, так и не войдя в комнату, — только сейчас заметил, что мы с тобой на русском языке разговариваем.

— Ну да, — согласился служитель, — а на каком же ещё? Древнееврейского я не знаю, в латыни не силён. Что остаётся? Я и подумал, что каждый образованный человек обязан говорить по-русски.

— Но тут же вроде Польша пока?

— Так это пока, верно подмечено, Ваше Величество.

— Может, на литовский перейдём?

— Извините, — Дирвялис подозрительно огляделся по сторонам и понизил голос, — понимаете… дело такое… признаюсь как на духу, как отцу родному. Я и его не знаю. Я — русский.

— Да иди ты? — не поверил Михаил.

— Ей Богу, только не выдавайте. С восемнадцатого года маскируюсь, опасаясь за свою жизнь. Разрешите представиться — отставной унтер-офицер Роман Деревянкин, Ваше Величество.

— И ты молчал? Ну дед, конспиратор хренов, я же тебя совсем было собрался ликвидировать, как ненужного свидетеля. А теперь что с тобой делать? На земляка рука не поднимается.

— Земляка? — Поразился Рома и перекрестился уже на православный манер.

— А ты как думал? Мы, древние цари Иудейские, все до единого русскими были.

— И Ирод тоже?

— Зачем сразу о плохом? Вот он то, как раз из местных был. Но Ирод к древним не относится. Это уже при римлянах было. А тебе это зачем?

— Так патриотизм, Ваше Величество.

Архангел прошёл в каморку и уселся на ветхий топчан, сразу угрожающе заскрипевший под весом деревянной статуи.

— Но как же…, - всё недоумевал Деревянкин, ведь в Библии написано…

— Ну ты и скажешь. И так на русский народ всех собак вешают, а если и про это узнают…. И потом, что нам было делать? Всё сами, своими руками. Больше и некому. Хохлов просили, тоже очень древний народ, — отказываются. У иудеев сало под запретом.

— А как они туда попали?

— Кто, иудеи?

— Нет, хохлы.

— А, — отмахнулся Михаил, — каменщики. В Египте пирамиды строили. Правда, просили-то их совсем другое.… Но по пьяной лавочке углы завалили. Потом сорок лет от заказчика по пустыне бегали. Запомни, Деревянкин, — всё боится времени, время боится пирамид. А сами пирамиды боятся хохлов.

Отставной унтер-офицер долго крепился, не решаясь задать важный вопрос. Но вот собрался с духом и выпалил:

— А Христос?

— Что ты, Рома, как маленький? — упрекнул архангел. — Неужели и правда думаешь, что такое ответственное дело можно евреям доверить?

Деревянкин, потрясённый новостью до глубины души, промолчал и потянулся за лекарством от ревматизма. Но дрожащие руки подвели, и полная бутылка целебной влаги слетела с полочки на пол и разбилась с печальным звоном. Резкий аромат плохо очищенного самогона ударил в нос не хуже нашатыря.

— Завонял всю комнату, — недовольно проворчал Михаил, стараясь дышать через раз. — Окошко открой.

— Оно не настоящее, — виновато пояснил Рома, пытаясь ногой затолкать осколки стекла под топчан, — оно не на улицу, а в храм открывается.

— Какая разница, пусть хоть немного проветрится. Глаза уже слезятся.

Крылатый гость сам подошёл к неправильному окошку, отбросил в сторону занавески, заросшие паутиной, и заглянул вниз.

— Ого, уже служба вовсю идёт, а ты молчал. Иди сюда, посмотри, знаешь кого?

Деревянкин встал рядом, вздрагивая всякий раз, когда случайно касался плечом крыла, и посмотрел сверху на собравшихся в соборе Святого Станислава.

— Всех знаю. Вон тот, что с посохом в руках, сам пан кардинал Ястржембский. А перед ним, видите, благословление принимает — это генерал Взбзднибыховский, начальник Виленского гарнизона.

— А этот, военный с бульдожьими щеками? — Михаил не культурно показал пальцем. Древний царь, какое уж воспитание.

— Полковник Криштафович, родственник самого пана Пилсудского. Командир конно-десантного полка.

— Чего ты мне очки втираешь, Рома? Разве такие войска бывают?

— В Польше? Здесь всё бывает. Вот только никак не научат лошадей с парашютом прыгать — копытом неудобно за кольцо дёргать. Каждый день по три десятка лошадок разбивается.

— Не жалко им животных?

— Не знаю, Ваше Величество, но у пана Криштафовича зять колбасную лавку в Кракове держит….

— Понятно, — кивнул архистратиг, — а они не пробовали прямо верхом прыгать?

— Как не попробовать? Только вот ни у кого не получается коня между ног удержать. Но тренируются. Рекорд полка — уже двенадцать секунд.

— Любопытно. А ты не слишком много знаешь для простого церковного уборщика?

— Обижаете, Ваша Царская Древность, русский солдат бывшим не бывает. Собираю потихоньку разведывательную информацию о противнике. Ниши придут, а у меня уже всё готово. Может быть, даже, наградят.

— Посмертно?

— Зачем? Можно сказать — жизнь только начнётся. Не надо мне помирать, рано ещё. Вот вернусь в православие, и обязательно женюсь. А пить брошу. Самогонку пить брошу.

— Хорошо, будет тебе орден. Лично похлопочу перед Деникиным. Мы, вроде как, и знакомы уже. А теперь отойди и не мешай. Это зрелище не для слабонервных.

Рома Деревянкин подвинулся, но не ушёл, через плечо архангела заглядывая в храм. Ничего интересного и зрелищного пока не происходило. Только Михаил вдруг застыл неподвижно, уставившись прямо в макушку кардинала Ястржембского, побледнел и вытянул руги ладонями вперёд.

Престарелый прелат, в очередной раз благословляющий высокопоставленную паству, вдруг резко выпрямился, позабыв про годами лелеемую сутулость, с матерным криком переломил пастырский посох через колено и с размаху ткнул острым расщепом в объёмистый генеральский живот.

— Пся крев! Смерть польским оккупантам!

Стоящий вторым полковник Криштафович тупо смотрел на высунувшийся из поясницы начальника гарнизона окровавленный обломок. Генерал Взбзднибыховский странно всхлипнул, и стал заваливаться назад. Конно-десантник отшатнулся, откинув голову, и в этот момент точно под подбородок ударила другая половинка посоха.

А кардинал, вооружённый уже двумя палками, испачканными вражеской кровью, наступал на растерявшихся офицеров.

— Поляки, гоу хоум! Руки прочь от вольного Вильно! Попишу гадов!

Среди прихожан потихоньку разгоралась лёгкая паника, пока компенсированная искренним сочувствием к выкрикиваемым лозунгам и интересным зрелищем. Особо впечатлительные дамы начали падать в обморок, стараясь не помять платья и шляпки. И не закрывали полностью глаза, дабы в беспамятстве не пропустить дальнейшее развитие событий.