Роберт Говард - Джентльмен с Медвежьей речки

Я отработал с ними три недели, а после взял расчет и продолжил путь в Рваное Ухо.

Я весь горел нетерпением поскорее встретиться с городскими красотками и решил действовать напористо, не подозревая, что к ним, возможно, потребуется иной подход.

Но прежде чем продолжить, считаю нелишним предупредить, что слухи о моих дальнейших похождениях навряд ли сами по себе найдут дорогу на Медвежью речку и что мне вообще до чертиков надоела грязная возня, поднятая вокруг моего имени. Так что, если эта клеветническая кампания не прекратится, я буду считать себя вправе выйти из себя; а в горах Гумбольдта вам всякий скажет, что, когда я выхожу из себя, на окружающих это производит впечатление худшее, чем пожар, торнадо и землетрясение, вместе взятые.

А главная ложь заключается в том, будто я нарочно отмахал сотню миль, чтобы ввязаться в семенные распри, тогда как чужие дела меня ни с какого бока не касаются. Я не имел абсолютно никакого понятия о вражде между семьями Барлоу и Уоррен, пока не въехал в горы Мецквитал. Поговаривают также, будто я кому-то подрядился нанести урон имуществу Барлоу. Отвечу на это досужим вралям, что жилище следует строить попрочнее, если не хочешь, чтобы однажды оно развалилось само собой. А кроме того, все Барлоу нагло врут, будто Уоррены наняли меня с целью извести их род и якобы за каждый скальп кого-нибудь из Барлоу мне обещали по пять долларов. Просто не верится, чтобы Уоррены так дорого оценили их запаршивевшие скальпы. Во всяком случае, никто меня не нанимал, и ни на чьей стороне я не сражался. Кстати, Уорренам тоже нечего хныкать, будто я вознамерился заодно изничтожить и их род. Я лишь хотел устроить так, чтобы они мне не мешали и не лезли не в свое дело. А дело целиком и полностью касалось защиты семейной чести. И если бы между таким благородным занятием мне пришлось смести с лица земли пару враждующих кланов, тут уж ничего не поделаешь. Тем, кто дорожит своей шкурой, не следует заступать дорогу диким быкам, горным потокам и оскорбленному Элкинсу.

Вот как все произошло. Стояла невыносимая жара, и когда я наконец добрался до Рваного Уха, от меня, можно сказать, осталось одно воспоминание. Поэтому я прямиком отправился в салун утолить жажду. А после только собрался выйти на улицу и начать поиски какой-нибудь красавицы, как вижу – за одним из столов сидит премилая компания: конокрад и три грабителя поездов режутся в карты. Дай, – думаю, – подсяду к ним да сыграю разок-другой. И вот, покуда мы так играли, открывается дверь и появляется – кто бы вы думали? Правильно – мой дядюшка Джеппард Гримз. Мне еще тогда следовало сообразить, что это дурная примета, а значит, хорошего не жди. Все бедствия, которые только могут обрушиться на человека в южной Неваде, так или иначе исходят от него. У этого дядюшки наследственная предрасположенность втягивать окружающих в скандальные истории. И в особенности, своих родственников.

Дядюшка Гримз ни словом не обмолвился о недавнем событии, когда я, как последний дурак, поскакал за золотом, которое, будто бы украл у него Волк Эшли. Он подошел к столу и уставился на меня сверху вниз с таким мрачным видом, как если бы я промазал по рыси или того хуже – по медведю. Дождавшись моей очереди отбиваться, дядюшка Джеппард раскрыл рот и, укоризненно качая головой, произнес:

– Как ты можешь посиживать здесь, веселый и беззаботный, да еще с полным набором тузов, когда порочат имя твоей семьи?

Я грохнул кулаком по столу и крикнул:

– Думай что говоришь! Какого черта ты попусту треплешь языком на людях?

– Хорошо, – отвечает на это дядюшка, – Да будет тебе известно, что пока ты отсутствовал, пока в безделии и пустых забавах прожигал свою молодую жизнь...

– Я работал ковбоем! – с жаром возразил я. – А до того я шел ко следу человека, который, как мне тогда казалось, украл твое золото. И запомни: ничего я, кроме грязного салуна, никогда не прожигал! Лучше брось свои штучки и прямо говори, чего надо.

– Хорошо, – снова говорит он, – Я скажу: в твое отсутствие молодой Дик Блэнтон с Ручья Гризли начал ухлестывать за твоей сестрой Элеонорой. Вся семья уже решила, что вот-вот придется объявить о помолвке. Но вдруг до меня доходят слухи, будто среди своих дружков в поселке этот парень похваляется, как ловко он поддел твою сестру. Так неужели ты спустишь негодяю его насмешки и позволишь, чтобы твоя родная сестра стала посмешищем всего округа? Вот когда я был молодым…

– Когда ты был молодым, Моисей еще не вылез из пеленок! – заорал, я вне себя от гнева. Больше всего на свете меня огорчает несправедливость по отношению к кому-нибудь из близких. – Прочь с дороги! Я еду в Ручей Гризли! Чего кривишься, ты – пятнистая гиена! – Последние слова были обращены к конокраду, которого, как мне показалось, рассмешило мое очередное несчастье.

– Да не кривлюсь я вовсе, – ответил тот.

– По-твоему, я вру?! – совсем рассвирепел я и, машинально схватив со стола оплетенную бутыль с вином, опустил ее на голову наглеца. Тот свалился под стол, а парни у стойки побросали выпивку и гурьбой повалили на улицу, крича во все горло:

– Спасайся кто может! Брекенридж Элкинс в ярости!

Чтобы дать выход чувствам, я разнес в щепки стойку, затем, круша все на своем пути, покинул салун и, оторвав коновязь от Капитана Кидда, взлетел в седло. Даже конь понял, что сейчас не время своевольничать. Не переступив и семи раз, он взял в такой лихой галоп, что мы в мгновение ока вылетели из поселка и вихрем помчались к Ручью Гризли.

Перед глазами у меня все плыло, как в тумане. Кстати, люди, что повстречались мне в пути и позже в один голос утверждавшие, будто я хладнокровно пытался их убить, похоже, очень уж чувствительны и к тому же недалекого ума. Я лишь сбивал выстрелами шляпы, чтобы дать какую-то разрядку нервам: я очень опасался, что если хоть немного не остыну по дороге к Ручью Гризли, то в конце пути кого-нибудь непременно зашибу насмерть. А поскольку парень я учтивый и по природе отходчивый, мне не хотелось причинять неприятностей ни людям, ни животным, ни даже индейцам – это, конечно, если меня хорошенько не вывести из себя.

Вот почему, когда я вошел в салун Ручья Гризли, где обычно ошивался Дик Блэнтон, мои действия отличали достоинство и полное самообладание.

– Где Дик Блэнтон? – спросил я, и при звуке моего голоса все нервно повскакивали с мест, а бармен, выронив стакан, побледнел. – Ну? – прикрикнул я, теряя терпение. – Где этот койот?

– П-подожди, п-послушай, – начал бармен, – я, я в-в-вот ч-что…

– Ах, так! Не желаешь отвечать на вопросы, да? Приятель его, значит, да? Дружка покрываешь, да? – Меня настолько возмутило подлое поведение бармена, что я уже потянулся к нему рукой, но тот быстренько нырнул под стойку. Тогда я всей массой обрушился на стойку сверху, та не выдержала, и мы погребли хозяина под обломками. Посетители с воплями «Помогите! Убивают! Брек Элкинс прибил бармена!» бросились на улицу.